Елизавета Дворецкая - Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета
Постепенно все стихло: улетели ветры, прояснилось небо, роща успокоилась и снова завела свой ласковый лепет. Вокруг снова сиял мирный летний день, но Громобой ощутил себя другим. Сила ветров бурлила в его крови, сердце казалось красным солнцем, греющим его изнутри, горячий блеск молний переливался по жилам. Напротив него стояла богиня Лада, а по бокам ее три берегини, испуганно сжав руки, таращили на Громобоя глаза, полные ужаса и восторга.
– Захочешь – ударишься оземь, станешь красным конем Перуновым! – произнесла Лада, и в голосе ее слышались отдаленные отзвуки ветровой песни. – А захочешь – снова человеком будешь.
Громобой коснулся бока: под рубахой, там, где он привык носить плотный ремешок науза, появился другой пояс, тонкий и легкий, как будто сплетенный из шелковистых девичьих волос. Пальцы легко проходили сквозь него, как сквозь воду, не разрывая; на ощупь этот новый науз был как густой ветер или слишком жидкая вода…
– Теперь идем! – Лада знаком позвала его за собой.
Громобой шагнул за ней и тут же увидел, что совсем рядом с опушкой рощи луговина кончается высоким обрывом. Здесь приветливый берег как будто обрывался в бездну: внизу ходили тяжелые синие тучи.
– Смотри! – раздался позади повелительный голос богини Лады.
Громобой вгляделся и ощутил, что взгляд его раздвигает темные облака. От непривычного усилия вдоль позвоночника пробегала дрожь, но Громобой ясно увидел, как внизу на дне долины проступают очертания горы, а на горе – город за высокой стеной. Он видел детинец на вершине, терема и улочки, потом посадский вал, ворота, площадь торга, бесчисленные темные крыши избушек на посадских улицах. И легко было разглядеть каждую мелочь, потому что всякая крыша, всякая улочка изливала тонкий золотистый свет. Весь город был напоен этим светом, точно солнечный луч светил с темного неба только на эту гору.
А внизу, за пределами светлого круга, подножие горы было затянуто синими тучами. Тучи перекатывались, переваливались, как тяжелые каменные горы, словно ветер с напряжением толкает их, силится раздвинуть невидимым плечом, но не может, выбивается из сил, переводит дух и опять с натугой принимается толкать. Глыбы-тучи шевелились, от них тянуло вверх холодным, плотным, морозным ветром, и чем дольше Громобой вглядывался, тем яснее видел в них сходство с человеческими фигурами. Тяжелые исполины с дубинами в могучих руках топтались под стенами светлого города, ходили кругом, тянулись вверх, ползли на крутые склоны и снова скатывались вниз, и опять ползли, медленно перенимая из руки в руку то дубину, то черный тяжелый камень.
– Что это? – осевшим голосом шепнул Громобой.
– Велеты, – так же тихо голос богини шепнул ему ответ. – Племя Зимерзлино. Каждую зиму приходят они под город Стрибожин, облекают его своей темной ратью, и пока Перун их огненным копьем не прогонит, огненными стрелами не побьет, не выйти кольцу Огня Небесного на волю, не сиять солнцу на небе, не бывать весне в мире земном… Достань кольцо Небесного Огня, тогда освободишь и дочь мою.
– Оно – там? – Не оборачиваясь, Громобой не отрывал взгляда от города на вершине горы.
– Там. В Стрибожине. Только нет туда дороги, кроме как мимо велетов.
Громобой кивнул: в памяти всплывала кощуна о городе Стрибожине и храме Небесного Огня, хотя он и не помнил, откуда знает о них.
– Один не сумеешь, – добавила богиня. – Поди к Ветровому Деду и у него помощи попроси.
– К Ветровому Деду? – Громобой обернулся.
– Да. Вот к нему дорога. – Лада показала куда-то в сторону.
Чуть поодаль на краю обрыва рос могучий, древний, корявый дуб. Увидев его, Громобой дрогнул: дерево, заключившее в себе ворота миров, разом будило в нем много смутных, значительных и мучительных воспоминаний.
– Иди, – шепнул голос богини, сплетенный из сотен и тысяч голосов земли, из голосов трав, цветов, берез, облаков, ветров и лучей.
Громобой повернулся к дубу и сделал шаг.
– Иди! – сама земля вздохнула под ногами.
Вокруг потемнело, синие тучи заслонили небо. Богини Лады больше не было здесь, и сам ее приветливый, ласковый летний мир сменился каким-то другим – мрачным, жарким, полным горячих грозовых перекатов за темной стеной туч.
Подойдя к дубу, Громобой как следует осмотрел его весь кругом, но ничего похожего на дупло не нашел. Мелькнула мысль: постучаться, что ли? Не долго думая, Громобой ухватился за один из старых, низко опущенных кривых суков и полез на дерево.
Ветки росли густо, так что опоры искать не приходилось, а кое-где он даже с трудом протискивался через переплетения ветвей. Жесткая, в крупных трещинах кора поросла лишайником, от нее остро пахло лесной прелью, густые зеленые листья совсем заслонили свет, так что Громобой ничего вокруг себя не видел и даже не знал, высоко ли забрался. В ветвях шумел ветер, могучий голос дерева тянул древнюю воинскую песню, и Громобою как-то легче дышалось от этого шелеста: казалось, что само дерево подхватило его и весело, как зрелый отец младенца-сына, перекидывает с руки на руку, с ветки на ветку – все выше и выше. Корявые изгибы сучьев сами ложились под ноги, как ступеньки лестницы, сверху другие ветки тянулись, как руки навстречу, и Громобой лез наверх, как по дороге шел. Жмурясь, чтобы уберечь глаза, он не оглядывался по сторонам и ничего не видел, кроме ближайшей верхней ветки.
Вдруг он заметил, что ветки, по которым он ступает, не висят в воздухе и не крепятся к стволу, а торчат из земли. Тряхнув головой, Громобой остановился и огляделся. Дуба больше не было – он стоял на тропинке, где из плотной земли в изобилии выступали изломанные корни, а вокруг него был густой лес.
Добрался. Осознав, что ворота дуба привели-таки его в другое место, Громобой немного постоял, осматриваясь. Лес вокруг был густ, темен, сбоку виднелся глубокий, в перестрел шириной, овраг с обрывистыми склонами. На дне оврага росла сосна, и верхушка ее приходилась почти вровень с вершиной холмика, на котором Громобой стоял. Другое дерево, старая ольха, лежало мостом, перекинутое с одного края оврага на другой, и его корни топорщились в воздухе, издалека напоминая выгнутую спину какого-то здоровенного косматого зверя. В лесу шумел сильный ветер, склонял и трепал верхушки деревьев. Громобой оглядывался, ожидая откуда-нибудь совета, куда идти дальше.
Неясный гул ветра сплетался в слова, сначала неразборчивые, потом все более ясные. Громобой прислушался: издалека долетала легкая россыпь березового шума, и в этом шуме он различал мягкий женский голос, похожий на голос богини Лады:
Пойду я из дверей в двери,
Из ворот в ворота,
В чистое поле,
Под светлый месяц,
Под частые звезды;
И лежат три дороги:
И не пойду ни направо, ни налево,
Пойду по дороге середней,
И лежит та дорога через темный лес…
Громобой огляделся еще раз: прямо перед ним, по краю обводя овраг, вилась бледная, едва заметная тропинка. На земле, густо усыпанной серовато-бурым слоем старой палой листвы, где лишь изредка торчали зеленые былинки, она скорее угадывалась, чем виднелась: на ней не было никаких следов, а только чуть-чуть веяло присутствием живого духа. А может, и того не было, а просто кто-то издалека указывал Громобою, куда идти. И он пошел.
