Маргит Сандему - Лихорадка в крови
Пока Доминик стреноживал лошадей, Виллему молча наблюдала за ним. В ней опять разгорался пожар.
Доминик был без плаща, свободная куртка доставал только до бедер. В поясе она была перехвачена широким поясом с медными накладками. Узкие штаны подчеркивали сильные мужские формы. Сапоги доходили до колена.
Доминик был так красив и привлекателен, от него исходила такая чувственная сила, что у Виллему потемнело в глазах.
— Идем? — услыхала она и, смущенно открыв глаза, кивнула.
Пригнувшись в низких дверях, они вступили в шум и тесноту зала, где у них перехватило дыхание от чада. В зале было темновато, что, наверное, было к лучшему, поскольку Виллему сомневалась в опрятности за ведения.
Тучная хозяйка нашла для них свободный столик.
Виллему охватило чувство нереальности — она сидела в каком-то деревенском трактирчике в Халланде. Очень далеко от родного дома. И рядом с ней сидел Доминик. Как она сюда попала?
Ясно, что в этот трактир Виллему привело только ее неисправимое упрямство.
Она жадно поглощала обед, Доминик не отставал от нее, поэтому совесть у Виллему была чиста. Она считала, что они заслужили возможность хорошенько поесть.
Там, в этом полутемном, душном, набитом народом трактире, где они сидели за столиком друг против друга, Виллему с новой силой охватило желание. Она посмотрела на высокий чистый лоб Доминика, на его черные вьющиеся волосы, желтые кошачьи глаза, на его широкие плечи и грустно опустила голову.
— Что с тобой? — спросил Доминик.
— Все то же пламя, — почти беззвучно ответила Виллему. — Опять оно зажглось в моей крови. Теперь, когда мы с тобой убеждены, что не можем получить друг друга, во мне все бурлит, как в кипящем котле… Нет, мужество покинуло меня.
— Дело не в отсутствии мужества, — он с улыбкой взял ее за руку. — Дело в женской скромности.
— Это у меня-то скромность? — громко переспросила Виллему, и все повернулись на звук ее голоса. Она задумалась. — Может, ты и прав. Может, у меня все-таки есть чувство приличия.
— Конечно, есть! И я не знаю, что мне в тебе больше нравится, твое легкомыслие или твоя целомудренность.
Они давно кончили есть, но все еще сидели в трактире. Гул голосов не смущал их, напротив, им казалось, будто они спрятались в тихой пещере, открывшейся им посреди этого гомона.
У Виллему были налицо все признаки страсти. Она быстро провела языком по губам, чувствуя, как в них горячо бьется кровь, как по коже бегут мурашки, как ломит грудь. Не говоря уже об ощущениях в самых сокровенных местах ее тела…
Глаза Доминика неожиданно наполнились слезами.
— Что с тобой, любимый? — испуганно воскликнула она.
— Я больше так не могу, — прошептал он. Ей стало стыдно, и она понурила голову:
— Видишь, как тебе тяжело со мной, я доставляю тебе слишком много неудобств.
— Да нет же. Просто я не в силах расстаться с тобой. Не представляю себе, что буду делать без тебя. И моя душа, и тело рвутся к тебе, Виллему!
— О, Доминик, — жалобно прошептала она. — Давай уйдем отсюда! Нам нужно побыть вдвоем!
— Нет! Надо быть сильными. Мы должны подождать, пока нас не отпустит этот… этот, как ты его называешь, огонь или лихорадка, тогда мы снова сможем рассуждать трезво. — Доминик настолько крепко сжал ее руку, что чуть не сломал пальцы, его колени, прижатые к ее коленям, дрожали.
— Нельзя же сидеть здесь всю ночь. Может, тут пустят переночевать?
Он покачал головой, на верхней губе у него выступил пот.
— Нет, я уже спрашивал. Все комнаты заняты. К тому же нам следует продолжить путь, пока еще не совсем стемнело.
— Хорошо, — с усилием выговорила она. — Да мне здесь и не нравится.
— Мне тоже.
Виллему не могла заставить себя встретиться с ним глазами. Она смотрела на их сцепленные руки, но лишь, как в тумане, видела свой рукав с тонким узором кружева, которое мать плела по вечерам. Нарядное платье… Сшитое для поездки в Данию. Теперь оно было все в пятнах, голубой цвет сделался серым, подол порвался и висел бахромой.
Виллему казалась самой себе не менее потрепанной, чем этот подол.
К ним подошел хмельной шведский солдат.
— Эй, приятель, — он хлопнул Доминика по плечу, — не пересядешь ли ты к своей девушке, чтобы я мог примоститься тут с кружкой? Стоя, чертовски трудно удерживать равновесие.
Это было заметно. Солдат явно уже крепко хлебнул пива, ноги едва держали его. Доминик уступил, и Виллему потеснилась, давая ему место рядом с собой.
— О Господи, прошу прощения, сударь! — испуганно проговорил солдат, когда Доминик сел. — Я сразу и не углядел.
Он хотел встать, однако Доминик усадил его обратно.
— Не волнуйся, все в порядке. Вообще-то я не обычный офицер, а королевский курьер. Но уже давно не имею сведений о том, что творится на войне. Тебе что-нибудь известно?
Солдат все еще робел перед Домиником, хотя постепенно освоился.
— Я сам толком не знаю. Прибыл сюда из Хальмстада. Говорят, датчане захватили Хельсингборг и, кажется, Мальме, но это лишь слухи. Неприятель тоже движется на север.
Случайно ли рука Доминика легла на ее колено?
Только ли из-за тесноты? Его ладонь жгла Виллему сквозь тонкую ткань платья. Платье, нижняя рубашка и башмаки — больше Виллему ничего не успела надеть, когда бежала из дома, где вольные стрелки убили Йенса.
— Что сейчас в Хальмстаде? — спросил Доминик.
— Неразбериха. Народ волнуется, многие из страха перед датчанами покинули город. Говорят, с севера движется норвежская армия, но сушей или морем, этого я не знаю. Как бы то ни было, я видел в гавани норвежское судно. Шхуну, которая пришла из Дании.
Доминик и Виллему испуганно переглянулись. Его рука словно ненароком скользнула вверх по ее бедру.
— Норвежская шхуна? Из Дании? Зачем она шведам? Когда она пришла в Хальмстад?
— Не знаю. Скорее всего, недавно.
Не так много шхун ходило между этими двумя странами, во всяком случае, в военное время.
— А Хальмстад далеко отсюда? — спросила вдруг Виллему.
— За один день управитесь, — ответил солдат. — Вы туда путь держите?
— Мне нужно вернуться в армию, — сказал Доминик.
— После небольшого приключения? — улыбнулся солдат.
— Ты все неправильно понял! — прервал его Доминик. — Нас преследовали вольные стрелки.
— И вам удалось спастись? Считайте, что повезло!
На середину зала, с кружками в руках, вышли в обнимку двое пьяных. Им хотелось петь. Посетители отпрянули, стали жаться по стенам, в помещении сделалось еще теснее. За спинами Виллему с Домиником ничего не было видно, но их это не смущало. Солдат отвернулся и смотрел в зал.
Песня была по-солдатски грубая, и словами, и манерой исполнения. Мелодия вообще отсутствовала. Доминик обнял Виллему и прижал ее к себе.
