Маргит Сандему - Лихорадка в крови
Его пальцы тисками сжали ее запястье. Глаза горели огнем.
— Ты хочешь сказать, что больше не любишь меня? Что тебя привлекало только преодоление препятствий?
Виллему отвернулась:
— Нет, Доминик! Я хочу сказать, что мужество и смелость покинули меня. Я стала робкой, как монахиня, в твоем присутствии я бессильна и уже не верю, что ты любишь меня. Ты лишь сочувствуешь мне, тебе наскучило мое надоедливое восхищение…
Он прикрыл ей рот рукой:
— Хватит, замолчи! Ты сказала, у тебя лихорадка из-за меня. И что же, твоя страсть погасла?
Виллему высвободилась:
— Не хочу отвечать!
— Ты должна! — В его голосе послышалась угроза.
От упрямства у нее из глаз брызнули слезы:
— Не мучай меня!
— Отвечай!
— Почему я должна тебе отвечать? Почему ты вечно изображаешь благородного рыцаря Круглого стола — всегда молчишь, всегда добродетелен и исполнен такой внутренней силы, что заставляешь меня сознавать себя ничтожеством, распутницей? Я унижена, мне стыдно, тебе этого мало?
— Виллему, родная, по-моему, ты придаешь слишком большое значение одной стороне любви.
Виллему вспыхнула, как порох. На такую горячность была способна лишь она, в ней проявлялись все неприятные стороны, свойственные Людям Льда.
— Ты думаешь, я только для вида мотаюсь из страны в страну? — вскричала она. — Что ты себе вообразил? Ты не имеешь ни малейшего представления о моей любви! Меня томит безумное желание видеть, как твои глаза светятся нежностью ко мне, слышать твой голос, быть рядом с тобой, помогать тебе, когда ты попадаешь в трудное положение, прижаться к тебе и рассказать о своих неприятностях, отдать тебе последний кусок хлеба, пожертвовать собой, чтобы оказаться хоть немного ближе к тебе, — разве всего этого мало? Какое это, черт подери, имеет отношение к постели и…
Доминик снова зажал ей рот рукой, на этот раз, чтобы помешать произнести более грубые слова, — он не сомневался, что она, не задумываясь, сейчас выпалит их. Но оставаться серьезным он больше не мог. Смех прорвался сквозь его сжатые губы, и через мгновение они оба уже задыхались от смеха.
Доминик первый пришел в себя.
— Ох, Виллему, я же люблю тебя! И с каждой минутой люблю все больше и больше. Когда мы врозь, я думаю только о тебе и люблю тебя именно так, как хочешь ты. Но ведь один из нас должен быть сильным. И, к сожалению, жребий этот пал на меня! Прости, любимая!
Виллему с достоинством кивнула ему:
— Сейчас, когда я сама пребываю в здравом уме, я могу простить тебя, но когда в крови горит огонь, я ненавижу тебя за твою способность противиться моей любви.
— Понимаю. — Он пожал ее руку. — Ну что, едем дальше?
Они начали собирать вещи. Доминик заметил, что Виллему вся сияет от счастья. Видно, выяснение отношений пошло ей на пользу. Конечно, ей было тяжело оставаться неуверенной в его чувствах.
Он ничего не сказал о муках, только что пережитых им самим. Касаться ее нежной, прозрачной кожи, покрытой бледными веснушками, видеть так близко мягкие губы Виллему, всем своим существом желать ее…
И она еще говорит о пламени! Если б она только знала!..
Нет, участи сильного завидовать не приходится.
Виллему накинула на лошадь попону.
— Куда мы поедем? — спросила она.
Теперь ему нужно было собраться с силами — ведь ему предстояло убить ее надежду.
— Нам с тобой следует расстаться. И как можно скорее.
— Нет! — Ее надежда и радость погасли.
— Подумай сама. Во-первых, кто-нибудь знает, где ты сейчас находишься?
— Нет, родители уверены, что я у бабушки в Габриэльсхюсе, а бабушка считает, что я уехала домой в Норвегию.
— И как долго, по-твоему, они будут оставаться в неведении? Прошло очень много времени. Наверное, они уже хватились тебя.
Он был прав. Виллему не хотелось бы доставлять родным новые неприятности, хватит и того, что им пришлось пережить из-за нее раньше.
— Можно написать им письмо, — нерешительно сказала она.
— Письмо? Ты думаешь, между Норвегией и Швецией сейчас ходят письма?
— Прости, я забыла. Но ведь тогда мои родные тоже не могут обмениваться письмами друг с другом?
— Почему? Между Норвегией и Данией связь сохранилась. Посмотри правде в глаза, Виллему! Тебе необходимо срочно возвращаться домой. В Стокгольм я тебя отправить не могу — моих родителей там сейчас нет. А твоя семья слишком далеко, чтобы помочь тебе.
— Но что будет с тобой? — жалобно спросила она. Он вздохнул:
— Мне нужно обратно. Я офицер, идет война, если я и дальше буду отсутствовать, меня сочтут дезертиром. Коль скоро мы оказались здесь не по своей воле, меня пока что не в чем упрекнуть. Однако если я не вернусь… Тогда моя песенка спета.
— Почему не вернешься? — Виллему широко улыбнулась. — Ты вернешься, и я с тобой! Я не брошу тебя!
Он грустно улыбнулся.
— Если б я мог сказать тебе: потом мы будем вместе! Но это невозможно. Боюсь, нашим отношениям пришел конец.
Плечи у нее поникли, сердце сжалось от горя. Она склонила голову.
— У меня больше нет сил бороться с тобой, Доминик! Кричать и на коленях молить тебя о любви бесполезно. Ты, конечно, прав. Но куда мы сейчас поедем?
Он огляделся.
— По-моему, нам надо продолжать путь в том же направлении. На северо-запад. Тогда мы снова выедем к морю. А там видно будет.
Она вздохнула с облегчением:
— Значит, мы еще немного проедем вместе? Ты ведь не можешь повернуть назад и опять ехать через леса, где прячутся вольные стрелки!
— Да, этого мне хотелось бы избежать.
Нежно улыбнувшись Виллему, он приподнял ей подбородок, тыльной стороной руки погладил по щеке. Потом вскочил в седло, и Виллему последовала его примеру.
Они ехали весь день, беседуя о предметах, волновавших их обоих, и еще лучше узнавая друг друга. Пока оба оставались в седле, ни у одного из них не было искушения прикоснуться к другому.
Пейзаж постепенно изменился. Перед ними открылись низкие равнины Халланда. До сих пор им удавалось подавлять чувство голода. Однако оно все сильней и сильней давало знать о себе.
Они проезжали мимо редких, одиноко стоящих крестьянских усадеб, затем стали попадаться небольшие селения, ветряные мельницы.
— Вообще-то здесь очень красиво, — вздохнула Виллему. — Но мне так хочется есть, что не до красоты!
— Я тебя понимаю. К счастью, у меня есть еще немного денег, ведь ты спасла от разбойников мой вещевой мешок. Давай найдем какой-нибудь трактир!
— Господи, какое счастье! — обрадовалась Виллему.
Ехать до села, где имелся трактир, пришлось долго. Солнце уже клонилось к горизонту, однако вечер еще не наступил.
Пока Доминик стреноживал лошадей, Виллему молча наблюдала за ним. В ней опять разгорался пожар.
