Ведьма и тьма - Вилар Симона
– Знаешь ли, госпожа, – улыбаясь, произнесла болгарка, – меня ведь предупреждали, что ты ох как непроста. А выходит, что мне с тобой на диво легко!
Давно никто не говорил ведьме хороших слов. И она предложила:
– А давай я тебя просватаю за нашего воеводу Сфенкеля? Неспроста он зачастил сюда. Раньше недолюбливал, сторонился, а теперь что ни день здесь. И пусть твердит, мол, мази ему твои помогают, но ведь вижу, как на тебя смотрит.
Но Невена посуровела лицом. Никогда не выйдет она за язычника – великий грех сойтись с таким, жить невенчанной!
Малфрида фыркнула. Надо же, о вере своей прежде всего подумала, а как же с тем, что носит на груди мешочек с приворотным зельем, верит в его силу? Но Невена важно произнесла: без молитвы Иисусу Христу это зелье не действует. Малфрида только усмехнулась. Странные они тут, в Болгарии.
Теплые деньки миновали, зарядили дожди, а в окрестных рощах все больше золота и багрянца стало проступать в потускневшей поздней зелени.
Вести от войска приходили добрые: пали мятежные Плиска и Констанца, признали власть Святослава Карвуна и приморская Варна. Однако все больше прибывало в Доростол повозок с ранеными русами, лекарня была переполнена. По вечерам люди Святослава собирались на поле за городом, оттуда валил дым, когда русы на великих кострах сжигали тех, кто не смог оправиться от ран и чьи души отлетали вместе с дымными клубами в светлый Ирий, где царит вечная весна и всегда щебечут птицы.
А долетают ли туда русские души из краев, где горят под лучами солнца кресты на христианских храмах? Вот к богу Тенгри души павших печенегов и венгров, возможно, и добираются. Ведь прежде, до того как сто лет назад царь Борис I крестил Болгарию [77], и его ханы почитали этого бога степняков. А Невена однажды поведала Малфриде, что, когда Борис Креститель на склоне лет решил удалиться от власти и окончить жизнь в монастыре, его сын и наследник Владимир Расате отказался от Христа и снова начал приносить жертвы Тенгри. Тогда снова сошлись к алтарям шаманы и чародеи, а монахи затворились в монастырях, не ведая, какой участи ждать от Расате-язычника. Однако старый царь Борис вышел из монастырского затвора, собрал верных людей и повелел схватить сына. По его наказу Владимира Расате ослепили и отправили в одну из обителей замаливать грехи. Власть же Борис передал другому сыну – Симеону.
Но это были давние дела, а сейчас Святослав воевал против внука помянутого царя Бориса, который вырос при дворе в Константинополе, равнялся во всем на ромеев, получал оттуда помощь. И как эта двойственная политика империи скажется на Калокире, который вместе со Святославом выступил против ставленника Византии Бориса II? Ох, как сложно разобраться в делах державных! А Малфрида так боялась за любимого…
О том, что с Калокиром все в порядке, она узнала, когда он прислал за ней в Доростол. Святослав к тому времени по всей Восточной Болгарии смирил мятежных бояр, взял столицу Преславу Великую, а царь Борис II стал его пленником.
Малфрида тут же собралась в дорогу. Сопровождала ее Невена, к которой она уже успела привыкнуть. Женщины ехали в удобной двуколке, ее промасленый парусиновый верх хорошо защищал от дождей, и они удобно расположились под навесом, накрывшись теплой овечьей полостью. Путниц сопровождал присланный Калокиром отряд стражи, а также радовавшиеся отъезду Варяжко и Тадыба. Засиделись оба в Доростоле, им битв и славы хотелось.
От Доростола вела ровная, хорошо укатанная дорога, которую даже дожди еще не размыли. В двуколку были впряжены чудны́е твари – мулы. Малфрида прежде не видывала таких длинноухих лошадок, смирных и выносливых. На Руси возы таскали волы, лошадей берегли под седло. Но и таких проторенных дорог на Руси не было. Те, по которым мог проехать воз, звались большаками и обычно вели от града до ближайшего погоста, куда свозили дань, но не далее – опасно было. Те, кто отправлялся в дальний путь, путешествовали по рекам. А здесь ехать по широкому большаку было одно удовольствие. Малфрида даже заметила кое-где под дождевой жижей гладкие каменные плиты. Невена пояснила – это еще при царе Симеоне Великом мостили. Богата тогда была Болгария, могли ее правители иметь дороги не хуже, чем у самих ромеев.
Несколько перегонов дорога шла по равнине, минуя то леса с постоялыми дворами у перекрестков, то открытые луговины с видневшимися поодаль селениями. А потом появились высокие, поросшие лесом холмы. Порой на возвышенностях, на скалах или лесистых склонах попадались усадьбы, окруженные каменными стенами и с непременной вышкой с крестом над воротами. А еще Малфрида впервые увидела тела повешенных на деревьях. На Руси такой казни не водилось, и если им встречалось вытянутое тело на суку, то чародейка принималась гадать – бродит ли вокруг душа непогребенного, превратилась ли в неупокоенного блазня… Или в стране, где молятся Христу, такое невозможно? Один из спутников сказал, что снимать тела казненных князь запретил – пусть висят для устрашения тех, кто еще подумывает восстать против русов. Но кто подумывает? Вон пастухи перегоняют овец по склону, вон крестьяне свозят зерно к водяной мельнице… Простой люд воины Святослава не трогали – война войной, а смердам надо дать работать, чтобы было у кого брать пропитание. Не трогали по воле князя и монастыри, ибо в каждой обители было доброе хозяйство – сыроварни, винодельни, хлебопекарни. Когда войску понадобится провиант, сюда же и приедут фуражиры. Другое дело – боярские усадьбы. Малфрида отметила, что из трех боярских хозяйств только одно осталось нетронутым. И еще навстречу попадалось много женщин в трауре – завидев вооруженных конников, старались отойти подальше от дороги.
Но разбой, как вскоре выяснилось, в основном чинили печенеги. Для кочевника взять чужое – не воровство, а промысел. Потому и носились по Болгарии копченые беспрепятственно, хватали все, что понравится. А если кто пытался дать им отпор, пускали кровь, не задумываясь. Святослав обещал им богатую добычу в покоренной стране – вот они и спешили поживиться. И когда один из грабивших округу печенежских отрядов заметил двигавшийся по дороге крытый возок, степняки тут же выехали наперерез.
Малфрида горько пожалела, что ее сила еще не вернулась. За два месяца, прожитые без ласк Калокира, она едва могла свечу издали зажечь. Сейчас же, когда копченые с визгом и гиканьем окружили их на дороге, оставалось полагаться только на стражу. Хорошо еще, что Варяжко выехал вперед, стал что-то втолковывать на печенежском. Речи светловолосого парня на степняков подействовали, ему стали что-то отвечать, потом даже засмеялись и поехали прочь.
– Откуда ты знаешь речь степняков? – спросила ведьма.
Варяжко только ухмыльнулся. Сказал: рабыня-печенежка у них когда-то в доме была. Вот от нее и выучил. И вообще, он с печенегами ладить умеет. Степняки коней любят, а для Варяжко нет ничего желаннее, чем обзавестись ретивым конем. Не таким, какого на время дадут из княжьего табуна, к которому только начнешь привыкать, а потом возвращать приходится, потому как чужое добро, а своего, чтоб навсегда. Потому Варяжко и старается с печенегами дружбу водить. Эти лошадьми торгуют, может, ему и удастся сторговаться… когда поднакопит на службе. А этим, встречным, он только пояснил, кого везут, да пообещал позже заехать, кумысу отведать. А чего? Сейчас Святослав в союзе с копчеными, можно и повеселиться вместе.
К вечеру путники расположились в придорожной усадьбе. Невена переговорила с управляющим и сказала, что вдова местного боярина, ктра [78] Андония, готова оказать им гостеприимство и принять в своем доме.
Попробовала бы она отказать! Въезжая в ворота, они видели во дворе насаженную на копье отрубленную голову прежнего хозяина. Оказывается, боярин был из тех, кто присоединился к восставшим против Святослава, потом надеялся отсидеться в усадьбе, но его кто-то выдал. Казнили, понятное дело, да еще и повелели вдове не снимать голову с копья до самых снегов. Она покорилась, а нынче вышла встречать приезжих на высокое крыльцо вся в черном, с опущенными долу очами. Малфрида сразу заметила, что Андония беременна, округлый живот выпирал под складками одеяния.
