Ведьма и тьма - Вилар Симона

Невена наконец перестала болтать. Похоже, смутилась под пристальным и тяжелым взглядом этой странной женщины. Только добавила, что вода для гостьи уже нагрета, есть и подходящий наряд взамен ее пропотевшего мужского одеяния. Судя по всему, мужская одежда на женщине болгарке не по нраву – вон как косится. Хотя вроде должна бы привыкнуть, что русские бабы в такой расхаживают – те же поляницы, что прибыли с войском, свои штаны и поршни на болгарские юбки менять не торопятся.

И все же надеть после купания длинное зеленое платье и такого же цвета накидку-пенулу [75] византийского кроя было приятно. А еще приятно было знать, что Калокир позаботился о том, чтобы его милая ни в чем не нуждалась. Невена заплела длинные волосы чародейки в косы, уложила их петлями у висков. Служанка помалкивала, не раздражала Малфриду, и она даже позвала ее с собой прогуляться по мощной стене, ограждавшей Доростол. Когда в сумерках они прохаживались у парапета неподалеку от ворот, Малфрида неожиданно стала свидетельницей странной картины: в озаренной множеством факелов арке ворот внезапно появился воевода Волк со своими людьми; они шли кучно, сплоченной группой, никого не замечая, однако воротные стражи – и русы, и болгарские воины – неожиданно преградили им путь.

Малфрида наблюдала сверху, как Волк, словно не замечая скрещенных копий воротных стражей, надвигался на них, лицо его оставалось неподвижным, словно маска. Но тут люди зашумели и у арки показался спешно идущий навстречу «стае» патриарх Пантелеймон. В темной длинной одежде и клобуке, с которого ниспадала развевающаяся наметка [76], он смело шагнул навстречу упырю и, подняв крест, стал зычно возглашать слова молитвы. И случилось неожиданное: только что никого не замечавший Волк отшатнулся, вскрикнул, закрыл лицо, словно в него угодил камень из пращи. Потом согнулся и кинулся прочь, увлекая за собой «стаю».

Малфрида услышала, как рядом кто-то произнес:

– Патриарх Панко – храбрый человек.

Чародейка узнала в говорившем воинского побратима Святослава, варяга Сфенкеля. Худой и рослый, с обритой, как у князя, головой со светлым клоком на макушке, он стоял, опираясь на костыль и поддерживая лежащую на перевязи раненую руку. Видно, нелегко пришлось Сфенкелю, пока удерживал Доростол и боролся с мятежниками.

Встретившись взглядом с чародейкой, он кивнул ей и пояснил:

– В прошлый раз Волк забрал дюжину пленных болгар и увез невесть куда. И никто его волкам не посмел преградить путь – уж больно напористые и лихие. А ведь те, кого он увел из узилища, были не последними в Болгарии людьми.

– И что с ними стало? – полюбопытствовала чародейка.

Сфенкель пожал плечами.

– Одно скажу: тех, кого взял Волк, живыми уже никто не видел. Думаю, великую кровавую жертву он принес богам.

– А ты сам, Сфенкель, видел хоть раз, как он приносит жертвы? – искоса взглянула на варяга Малфрида.

Но воевода ответил, что не его дело – следить за деяниями воеводы Волка, хотя говорят, что тот сам вершит жертвоприношения. Уж больно любит кровь.

«Да, любит, – подумала Малфрида, – но не так, как ты думаешь, Сфенкель».

Завязалась беседа, и варяг поведал чародейке последние вести о делах князя. Оказывается, Святослав после Доростола перво-наперво отправился к устью Дуная, где велел возвести большую деревянную крепость Переяславец. Там и струги могли приставать, там и капище он воздвиг. Но выяснилось, что за время мятежа болгары все там разрушили, а от капища и насыпи не оставили – стремились искоренить все языческое. И все это привело князя в ярость. Он сошелся с войском повстанцев, разбил их, а теперь преследует их разрозненные отряды. А когда настигает – никого не милует. Сейчас болгары отступили к столице Преславе, где сидят царь Борис и прибывшие к нему византийские советники: патрикий Никифор Эратик и настоятель Феофил. Ныне столица осаждена князем, стены там высокие, хоть и не такие мощные, как доростольские. И все же город хорошо укреплен, а князю некогда держать осаду, когда в других градах мятежников немало. Вот он и оставил там Свенельда и Калокира, а сам с Инкмором, царевичем Акосом и печенегами хана Кури идет по болгарской земле, сражаясь с мятежными боярами. И, надо сказать, те все дальше отступают. Многие заперлись в усадьбах со своими дружинами, но при подходе князя не рвутся воевать, а падают на колени, молят о пощаде и клянутся, что их обвели вокруг пальца, уверяя, что Святослав отбыл навсегда. А то и валят все на повеления нового царя Бориса. Но есть и такие, кто продолжает огрызаться. Так, Комитопулы, представители знатного рода, владеющего землями далеко на западе Болгарского царства, готовы биться до последнего человека. Но они сидят в далеком македонском уделе, поди доберись до них, когда и тут неспокойно. Хорошо еще, что из самой Византии весть пришла, что в Царьграде народ взбунтовался против Никифора Фоки, – уже второй год у них голод, цены на хлеб выросли до небес. Но кто знает, что еще Византия надумает. Нет веры ромеям, как бы сладко ни пел подле князя дружок его Калокир…

При этих словах Сфенкель неприязненно покосился на обряженную по цареградской моде Малфриду. Знал уже, с кем она сошлась. Хотя варяг и прежде не больно привечал колдунью, побаивался ее магии да все чародейское недолюбливал. А здесь, как позже наболтала Малфриде Невена, даже стал захаживать в христианские храмы и патриарха Пантелеймона очень уважал. И не он один.

То, что в храмы заглядывали и другие русы, Малфрида и сама заметила в последующие дни. Храмы нравились воинам с Руси своей красотой, стройными песнопениями, пышностью обрядов. Немало этому способствовало и то, что люди патриарха Панко взялись лечить русских воев. Сам Панко держался с русами важно, отстраненно, но не предал же их! А те, кто верой Христовой интересовались, особой его милостью пользовались.

Но Малфрида все равно не доверяла ни патриарху, ни другим христианским попам. Она даже веселой и общительной Невене не верила. Однако со временем поняла, почему Калокир решил, что эта болгарка придется по душе Малфриде. Христианка Невена была знахаркой и ведала не только множество целебных трав, но и немало заговоров, как исцеляющих, так и приворотных, на удачу или, наоборот, на беду. К тому же умела развлечь госпожу древними болгарскими сказами.

– В старину у нас, – рассказывала по вечерам Невена, – когда болгарские ханы приносили в жертву собак у каждого придорожного камня, на запах песьей крови прилетал страшный дракон хала. И был он ужасен – многоголовый, в каждой пасти до девяти языков, а велик до того, что собой заслонял небо. Такой если повадится таскать овец из стада, то пока ни одной не останется, не улетит.

– И как же вы с ним справлялись? – с любопытством спрашивала ведьма. На Руси эти чудища давно перевелись, а тут Невена говорит, что многие старики своими глазами видели страшных хала.

Однако ответ болгарской знахарки Малфриде не понравился: дескать, стали люди молиться Христу, так халы передохли один за другим. Даже кости их унесло разливом Дуная. Неужто так просто – помолились, и все? – не без насмешки дивилась чародейка. И не понимала, почему Невена считает, что сильная вера может победить даже таких страшилищ.

Еще Невена рассказывала, что мечтает найти разрыв-траву – многолистный клевер. Тот, кто отыщет его, может с легкостью находить зарытые клады, а еще разрыв-трава может исполнить любое желание.

– А какое у тебя желание, Невена? – как-то спросила чародейка. И сама удивилась своему вопросу: будучи ведьмой, никогда не интересовалась желаниями обычных смертных. Они были слишком просты – так ей казалось.

Они и в самом деле были просты. Так, Невена призналась, что, пока еще не стара и хороша собой, желала бы найти мужа. Лучше бы боярина, который бы ее полюбил. И почему-то это желание болгарской женщины вызвало сейчас у Малфриды сочувствие. Она сказала, что не удивится, если такая пригожая женщина, как Невена, и впрямь очарует какого-то состоятельного мужа.