Нихилени (СИ) - Ойтен Мирланда

— Даже допустим, что ты меня убедил, хотя ты не убедил, — Ан надела перчатки и залезла в рот одному из покойников. Один из моляров был разбит. Она потрогала вживлённые в десну остатки.

— У остальных то же самое, проверь.

— Проверю. Но допустим, ты меня убедил. Что будем делать?

— Я лично валю отсюда в самое ближайшее время. Совет против нас, аргумент в виде серых зверьков его не возьмёт. Я бы и тебя силой отсюда уволок, но ты же не дашься, да?

Ан молча сняла перчатки. Вымыла руки.

— Ты выяснил, кто из членов семьи может быть на той стороне?

— Ну, я закинул удочки. Не-а, никого из наших. Но ты серых тварей сама видела, не я же их им подбросил.

— Слушай, мне надо подумать. Слишком много информации для одного дня. И я хочу видеть официальные отчёты. Официальные, Кел.

Брат не стал обижаться на недоверие и пожал плечами.

— Думай. Бумаги будут. Спрашивай, что хочешь.

— Спрошу, — Ан выкинула перчатки в утилизатор и вышла.

Новости дня выбили Ан из колеи. Пока она шла в мастерскую, краем глаза заметила, что охрана казарм усилилась. Кел отвечал за "охрану" их маленького королевства без короля. Когда-то он просто собрал вокруг себя отщепенцев и потерявшихся солдат и внушил им, что они чего-то стоят. Потом они решили, что они рыцари, потом — защитники слабых. Так получилось то, что получилось. На взгляд Ан — весьма неплохо.

Но Келп поступил, как последний козёл, утаив от Ан столько важной информации и начав свои интриги за её спиной. Ан послала к чертям всех, заперла дверь своей квартиры над мастерскими и завалилась в гамак.

Херовый день.

Ан представила себе, как она снова вынуждена менять место жительства. Даже не так. Искать новый дом… Нет, отправиться в путешествие. В увлекательное путешествие в хорошей компании. Даже не просто путешествие, а приключение.

Всё равно эти перспективы вызвали отвращение.

Ан попыталась вспомнить своё детство, проведённое с отцом. Там хватало и приключений, и путешествий, и трудностей.

Но всплывшее в памяти лицо отца принесло лишь новое беспокойство. Ан не видела его. Их последняя встреча случилась на старом мраморном карьере к востоку отсюда. Ан прикрыла глаза и вспомнила тот день. Она сбежала из университета, бросив и свой коллоквиум, и семинар, предзащиту и доклад. Они с отцом целый день бродили вдоль озера среди белых откосов, катались на лодке, пугали птиц и дурачились, как в старые добрые времена. А потом им это надоело и они сбежали на море. Отец, как всегда боялся самолёта, пассажиры боялись отца, а Ан старалась не думать, на что она будет жить следующие несколько месяцев. Да и зачем думать, когда можно снова дурачиться, бегать по дикому галечному пляжу между, а потом по садам между цветными домиками невообразимых форм.

А осенью… осенью случилось то, что случилось. Ан вспомнила, как она бежала из отрезанного и погрузившегося в анархию города, как пыталась найти хоть какую-нибудь связь или хоть какое-нибудь знакомое лицо.

Она не выдержала и вылезла из гамака. Мысли стали невыносимы и мешали отдыхом. А лучшее лекарство от лишних мыслей — упорная работа, требующая сосредоточения разума.

Ан подошла к столу и её рука замерла над блоком компьютера. На клавиатуре лежал сложенный в несколько раз и заклеенный лист бумаги. На верхней стороне было неровно выведено карандашом "Бесприютной лично в руки".

Ан почувствовала, как сердце пустилось в пляс. Это было имя из прошлой жизни. Не просто имя. Её имя. Кличка, как у всех в семье. Бесприютная, которой нигде нет места. Мало кто помнил это имя, когда она выросла и стала просто Ан. Немногой, чьё имя стало именно именем, отражающем суть и ставшим определением. Она разорвала склееный край и развернула лист.

"Прости что не могу назваться. Прости, что пришла без приглашения, как вор… Закрой глаза, вспомни вечера, когда цветёт сирень, и вспомни. Ты в опасности. И я тоже. Я знаю, кто пришел за тобой и зачем ты нужна. Прости, что пишу так туманно. Приходи завтра на старый железный мост на после полудня, я тебе всё расскажу. Жду, люблю".

Ан поднесла листок к носу и вздохнула. Бумага едва уловимо пахла сиренью, смородиной и розовым маслом. Запах будил, казалось, давно забытые чувства радости, покоя и тёплой летней ночи в саду на крыше их дома. Благодаря Садоводу, там круглый год что-нибудь цвело. Весной сирень, летом пионы, хризантемы, осенью астры. А розы — круглый год на грядках, в кадках и оранжерее.

Ан свернула записку и убрала её под верстак.

19

Меркий не поверил своим глазам. Вошедшая в комнату женщина в простой солдатской одежде выглядела… совершенно буднично. Она, без какого-либо сомнения, была человеком, а не зверем. Обычный человек из плоти и крови. Он видел Ан только в маске респиратора, и вряд ли бы узнал её без подсказки. Лицо бродяжки словно выкинуло за пределы человеческого возраста. Грубая кожа была вся в каких-то пятнах, но при этом практически лишена морщин. Но впечатление юной девы вошедшая не производила. В ней не было пышущей свежести, жизни и юношеской пышности и мягкости. Меркий внезапно понял, что уже видел похожее лицо. Госпожа. Госпожа была так же не тронута возрастом, но… нет, Госпожа была другой, была доброй, благородной, она была просто другой!

Госпожа радостно вскрикнула при появлении Ан и вскочила со своего места.

— Это всё-таки вправду ты! — Госпожа подбежала к Ан и крепко её обняла. Меркий не мог на это смотреть. Он бредит. Его спутница может быть как-то связана с госпожой? Уродливая грубая дикарка — и утончённая, умная и красивая госпожа? Да нет, это невозможно. Он устал и бредит.

И всё же обе женщины стояли перед ним. Госпожа крепко прижалась к Ан. Она едва доставала ей до плеча. Ан выглядела растерянной. Она несколько мгновений недоумённо разглядывала женщину рядом с собой, потом положила руки ей на плечо и криво улыбнулась.

— Надо же. Кто бы мог подумать, что мы ещё встретимся.

Госпожа при этих словах отступила на шаг. Несколько секунд они стояли лицом к лицу друг с другом. Госпожа взяла руки Ан в свои и грустно сказала:

— Да, никто не мог. Но… прошло уже столько лет. Стоит ли вспоминать старые обиды?

Ан снова криво усмехнулась. Её шрамы пришли в движение, и лицо стало похоже на жуткую маску.

— Не стоит.

Госпожа сжала её пальцы и оглянулась на стол.

— Присаживайся. Мой дом — твой дом. Я счастлива знать, что от нашей семьи остались не только воспоминания.

"От нашей семьи?" чуть не закричал Меркий. Нет, у него бред. Его избили, стукнули чем-то тяжёлым по голове и он теперь лежит и бредит. Потому что то, что он видел, было невозможно. Если Госпожа называет бродяжку Ан "семьёй", если говорит, что Ан — член семьи Госпожи, то значит, что Ан — из Благородной Крови. Это значит, что это уродливое, внешне и душевно, создание — дочь кого-то из великих героев человечества! У него от такой кощунственной мысли затряслись руки. Нет, такого не может быть! У него в голове всплыла насмешка Ан, когда он рассказывал ей о Госпоже и Благородной Крови. Как она презрительно кривилась, когда он доказывал ей, что видел настоящего человека этого рода.

В его душе появилось нехорошее сомнение: если Ан не Благородная кровь, то кто же тогда Госпожа? Внутренний голос, кривясь покрытыми шрамами губами, прошептал, что Госпожа тоже обманщица.

Нет, это было невозможно. Меркий был свидетелем, что Госпожа настоящая Благородная кровь. Он увидел её впервые двадцать лет назад, и с тех пор она ничуть не изменилась. Простой человек на такое не способен, а значит, её природа истинная. Но кто тогда Ан?

Спасение пришло внезапно: вдруг Ан не Благородная кровь, а просто родня? Например, по матери. Ведь не мог же Совершенный породить дочь сам по себе! Ни один человек, даже Благородной крови, на это не способен. Меркел облегчённо выдохнул. Точно! Никая эта грязная бродяжка не Благородная кровь, не госпожа, а просто ей повезло, что Совершенный когда-то обратил внимание на её родственницу… А то, что Госпоже уже не меньше двух сотен лет… Это же значит… А ничего не значит. Госпожа очень добрая, она поддерживала связь с семьёй своей матери, отсюда знает и Ан.