Наталья Столярова - Дмитрий Русский
Девчонки смотрели эту фигню, обливаясь слезами и мечтая о том, что когда-нибудь это произойдёт и с ними. Но если родители и объявлялись, то — отсидевшие срок, и вышедшие на недолгую свободу. И не собирались они никого забирать, а так, повидаться, заскакивали. А потом опять исчезали.
И так редко бывало, когда кто-то приходил с твёрдым намерением забрать ребёнка навсегда.
В тот день Митяй прогуливал физику, потому что произошёл затяжной конфликт с физичкой, и он никак не «разруливался». Требовалась краткая передышка. В саду, в густых зарослях перед школой, стояли древние, почти сгнившие, скамейки. На дворе — конец мая, листва уже вовсю зеленела, и там вполне можно укрыться от посторонних взглядов. В этом закутке Митяй и расположился, достал книжку, чтобы спокойно почитать в тишине.
Подслушивать он вовсе не собирался. Но и выйти из кустов оказалось невозможно, потому что на ту скамейку, что стояла впритык с другой стороны, сели двое — завуч Ольга Фроловна, по кличке «Фрол», и воспитательница Инна Семеновна.
Фрол вздохнула, достала пачку сигарет и закурила. Вот это новость: никто не видел её курящей. И билась она с курильщиками нещадно. Ольга вздохнула ещё раз и повернулась к Инне:
— Вы уж простите, но тошно мне. Я сигареты при себе не ношу, в кабинете заначка лежит, на крайний случай.
— Да ничего. Я и сама не знаю, что думать.
— Вот ведь как дети раскрываются. Таким он казался мягким, Паша Кислов, а тут характер проявил.
— Характер, говорите? Может быть и так. Только мать его мне всё-таки жаль. Глаза у неё такие…
— Да, судьбы ведь разные. Говорят ведь: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
— Что Паша сказал вам?
— Вот в том всё и дело. Формулировка… Сказал, что ему для дальнейшей жизни важнее иметь в биографии прочерк, чем мать с судимостью.
— Ну, по крайней мере, честно. И что, даже увидеться с матерью не захотел?
— Нет.
— А мне показалось, она из тех, что одной мыслью живут: выйти и ребёнка забрать.
— И это хуже всего. Была бы она какая-нибудь пофигистка, бог с ней. Тут другое. Я ведь в колонию запрос делала, и мне ответили, что она — редкой души человек. По просьбе начальства какие-то важные документы подписала. Вот и посадили. Бывают такие у судьбы переплёты.
— А Паша… И его понять можно. Жестокая сейчас жизнь. Он ведь и знания рвёт так, с натугой. Способности не ахти, а цель есть.
— А я боюсь. Такой по трупам пойдёт.
— Пойдёт, если — цель заставит. И доберётся до самого верха.
— Ну ладно, Инна. Не первый раз, и не последний. Сколько раз зарекалась — в сердце не брать, а не могу.
Они поднялись и пошли по тропинке к зданию. А Митяй сидел ещё некоторое время, отложив книжку.
Так получилось, что вечером на стадионе играли в футбол. Митяй, как всегда, в нападении, а Кисля стоял в воротах. Вратарём он считался отменным, потому что тренировался без конца, да и реакция — врождённая. Он всегда и всё стремился делать лучше других.
Когда возвращались, Кисля обогнал его и слегка задел плечом. Ничего особенного: дорожка узкая, а Митяй шёл медленно, не торопясь.
И что на него нашло? Будто внутри что-то лопнуло, разорвалось. От Кисли его еле оттащили. Он бил его так, будто встретился с заклятым врагом. Пришёл в себя, когда кто-то опрокинул на них ведро с водой. Над ним стояла Фрол. Завуч посмотрела на Митяя внимательно. И ушла молча. Никто об этом случае и слова не сказал. И никто не знал настоящей причины.
Это был тот, последний детдом, откуда Митяй попал в эту странную, непонятную семью. Как написала Лина? Зазеркалье…
До нового года оставалось несколько дней. В школе стоял сплошной переполох, но Митяй не принимал в нём участия. Он подтянул «хвосты» — сдал пару зачётов. Конечно, четвёрки у него водились, и он считал глупым вытягивать все предметы «на пять». Не это главное.
По русскому языку, как ни старайся, всё равно какая-нибудь заморочка, да выйдет…
Сегодня он принял решение. Уже под утро, измаявшись от бессонной ночи, нашёл в себе силы признаться: да, он боится. Боится зеркал, потому что там — отражение его уродства. Боится жалости в глазах случайного прохожего… И многое в жизни он делал только для того, чтобы побороть страх. Но тот сидел внутри настоящим хозяином и властелином. И прав был Ваня, когда говорил, что причина — в нём самом, и не поможет в этой беде даже самый сильный Оберег.
Митяй вышел к реке, постоял на пронизывающем ветру. В Ковчайске оставались ещё места, где люди почти не встречались. Зимой вся жизнь замыкалась в центре, и редко кому приходила мысль свернуть в парк или на набережную. Лежал нетронутым снег, кое-где по нему тянулись редкие цепочки следов.
Митяй направился к площади. Здесь уже поставили огромную ёлку — метров двадцать высотой. Бульдозер сгребал снег для горки, из динамиков слышался бравурный марш, и казалось, что тракторист старается попадать в такт, а машина выполняет простые, но ритмичные па.
К витрине шёл скорым шагом. Чтобы не передумать и не повернуть назад. Приблизился вплотную, достал Оберег и поднял глаза к зеркальной поверхности.
И не обрушился мир, и не загремел гром, и ничего не изменилось. Так же спешили люди и точно так же звучала с площади музыка…
Митяй вглядывался в отражение и почти забыл о цели. Сколько лет он боялся? А теперь наступил час настоящей свободы. Вся неделя стала сплошным испытанием, но такой бурлящей, неистовой радости он не чувствовал ни разу.
Спустя минуту он стоял на площади Зордарна. Навстречу шёл Зарком, подняв руку в приветственном жесте.
— Здравствуй, Митяй. Ты хотел увидеть меня?
— Да.
— Знаю. Ты справился. Я приготовил много слов, но все они будут лишними. Я горжусь тобой, потому что ты сделал ещё один шаг к свободе. Что может быть дороже?
— Мне нужен твой совет, Зарком.
— Ты говоришь об Этих?
— Да. Я не знаю, что делать дальше. Как мне бороться с ними?
— Митяй, одно могу сказать: насилие порождает насилие. Это не наш путь. Время всё расставит по своим местам.
— Но они захватывают мир, растут, идут… Их так много!
— Я думал, ты понял, что они растут только там, где есть почва. Как любое сорное растение. Ты ставишь перед собой непосильную задачу: побороть всё зло мира. Запомни: каждый борется в одиночку. С личным злом и пороком.
— Я знаю это про себя.
— Значит, должен знать и про других. Закон един для всех.
— И никого не загнать в рай пинками?
— Ни пинками, Митяй, ни пряниками. В этом всё и дело.
— Но Эти не уйдут добровольно. Неужели они останутся в нашей семье?
— Как ты сказал?
— В нашей семье…
