Александр Зорич - Люби и властвуй
Они опорожнили все кувшины и съели всю снедь. Но, как и всякий разговор, этот, сколь бы важным он ни был, не мог продолжаться вечно. И спустя три, а быть может, четыре часа предатели князя и истины встали из-за столика и стали расходиться по своим каютам. Вербелина демонстративно льнула к Дотанагеле, Самеллан зевал, а русоволосая Авор, не проронившая ни слова с момента своего представления Эгину, укутавшись в кружевную пелерину, заторопилась к выходу из «капитанского зала». «Если бы я не знал наверняка, что она была близка с Ардом оке Лайном, я бы, верно, подумал, что она девственница», ― отметил про себя Эгин" провожая взглядом хрупкую фигурку девушки с тощими русыми косами: Один Знахарь был удивительно бодр и свеж. Казалось, печать озабоченности и неопределенности, которая лежала в уголках искушенных глаз всех профессиональных лицедеев из Свода Равновесия, была совершенно чужда ему. «И откуда они только берут их, этих Знахарей?» ― вот о чем думал Эгин, выходя в соленую черноту ночи.
– Я провожу тебя до каюты, ― как нечто само собой разумеющееся бросил Иланаф, обдавая Эгина хмельными запахами ужина.
– Буду рад, ― радушно отвечал Эгин, в сотый, наверное, раз за эти бесконечные сутки отдавая должное затейливой судьбе, волею которой каюта Арда, которую он совсем недавно осматривал, вооружившись Зраком Истины, стала его каютой. Тем склепом, где ему, по всему видать, придется торчать еще долго.
Они неспешно прошествовали по верхней палубе, удаляясь от остальных. У самого носа корабля Иланаф облокотился о фальшборт и бросил назад взгляд, который Эгин, не будь он офицером Свода, быть может, счел бы нечаянным. Нет, они были здесь одни. Матросы, не занятые на вахте, спали.
Эгин испытующе поглядел на Иланафа. Тот на него. И оба отвели глаза. Оба были уверены в том, что собеседник абсолютно трезв. Физически и духовно.
«В конце концов, если я и могу доверять кому-нибудь на этом проклятом корабле, так это только Ила-нафу. Что бы этот сукин сын ни готовил!»
Но он, похоже, не готовил ничего более сногсшибательного, чем то, что уже довелось услышать Эгину из уст Дотанагелы.
– Спасибо, ― сказал Эгин со всей возможной признательностью, которой был готов заплатить за свою жизнь.
– Надеюсь, будь ты на моем месте, Эгин, ты сделал бы то же самое, ― несколько смущенно отвечал Иланаф. Возможно, ему было неловко, что, несмотря на его протекцию, Эгину все-таки изрядно досталось по голове обернутым в войлок шестопером. А возможно-и скорее всего, ― он, как и всякий офицер Свода, чувствовал неловкость всякий раз, когда кто-либо начинал подозревать его в том, что ему не чужды старомодные человеческие чувства. Те, что не приветствовались в Своде, ибо не являлись необходимыми. Привязанность, любовь, сострадание.
– Скорее всего ― сделал бы, ― отвечал Эгин, на которого временами находили приступы той же болезни.
– Ладно, ладно. Ты держался молодцом. Как будто у Норо на сковородке. Даже лучше. Ты все сказал правильно. Дотанагела тебе поверил, а от этого зависело все. «Несчастлив и лих тот час, когда ты вызовешь гнев пар-арценца!» Это не пустые слова… Но ты ему, кажется, понравился, несмотря ни на что. Насколько ему вообще кто-то может понравиться.,
«Несмотря ни на что!» У Эгина екнуло сердце. Он вспомнил о Вербелине. Иланаф знает, что Эгин и Вербелина состоят в связи. Или, точнее, состояли до вчерашнего утра. Он вполне мог поделиться своим знанием с пар-арценцем. Чтобы набрать весу в его глазах. Но и без этого! О Шилол! Какую глупую игру затеяла Вербелина. Дотанагела из Опоры Писаний. Гастрог ― тоже из, Опоры Писаний. Гастрог прекрасно осведомлен о том, что он, Эгин, спит с Вербелиной, чем он с радостью поделился с Эгином. То, что знает подчиненный, знает и начальник. Значит?.. Эгин взглянул на Иланафа, ища не то опровержения, не то утешения.
Иланаф не ответил. Но в его глазах было написано:
«Знает».
«Ничего не исправить. Если Дотанагела захочет моей смерти, он получит ее. С Вербелиной или без».
«Не думай о том, что неисправимо», ― говорил в нем голос его наставника.
Эгин был понятливым учеником. А потому он спросил, стараясь выглядеть как можно более естественным:
– Скажи мне, Иланаф, а почему ты не взял с собой Онни? ― как-то само собой сорвалось с его языка. ― Мы шли вместе с ним после последней пьянки, и мне показалось…
Но Иланаф не дослушал его. Его руки были сжаты в кулаки, а его взгляд стал жестким и немного свирепым.
– Тебе не показалось, Эгин. Онни убит. И Канн тоже.
Вместе с привычными реалиями, представлениями о жизни и ролями прошедшие два дня отняли у Эгина три четверти его таланта удивляться услышанному и увиденному. А потому Эгин лишь распустил пучок на затылке. Его волосы рассыпались по плечам. Пускай это будет знаком траура.
– Я ручаюсь тебе, Эгин, это был отнюдь не несчастный случай, ― зло процедил Иланаф, хотя Эгин и не задал ему ни одного ― вопроса.
Повисла тягостная пауза. Эгин, опершись о борт, сверлил бессмысленным взглядом черные волны моря Фахо, подбрасывавшие «Зерцало Огня», словно игрушку. Но видел он совсем другое. Серое Кольцо, спрыснутое ночным дождем, себя и Онни. Видел как бы со стороны. Казалось, он даже слышал слегка гнусавые причитания Онни. И философствования, показавшиеся ему тогда неуместными, и кислую физиономию друга, намекавшую на то, что этот вечер для него закончится с двумя пальцами во рту, если не в луже собственной блевотины. О да, Онни уже отыграл свою партию.
– А у тебя еще все впереди! ― обнадежил его Иланаф.
Эгин вздрогнул. Но нет, Иланаф не проронил ни слова. Никто ничего не говорил. Лишь шелест волн, на который так похож иногда чистый пиннаринский говор.
Эгин пожелал Иланафу доброй ночи-и затворил дверь каюты Арда оке Лайна. Когда его взгляд скользнул по опустевшим книжным полкам, ему вспомнился Гастрог. А затем вспомнилось, что он уже никакой не Гастрог. А просто хладный труп. Как, собственно, и Онни уже не Онни. И Канн тоже. Так и не дослужились до рах-саваннов. Как, собственно, и Амма с Тэ-ном уже не слуги. А обыкновенные трупы в Чертоге Усопших.
Не много ли мертвецов для двух суток?
О да, Дотанагела был, вероятно, недалек от истины, когда говорил час или два назад о том, что Свод, тот Свод Равновесия, которому все они приносили простодушные клятвы, мало-помалу перестает быть тем идеальным Сводом, что блюдет чистоту и неизменность вещного мира по заветам Инна оке Лагина. Сводом, оберегающим истину. И князя. А что ― князь и истина суть есть одно и то же? Почему «во имя князя и истины», а не «во имя истины и Эгина», например? Князь ― человек, и он, Эгин, ― тоже человек.
