Ольга Вешнева - Огрызки эпох
— Кто подослал тебя ко мне? Фома? — я хлестнул ее по уху.
— Ахтым, — взвизгнула она, заливаясь слезами. — Я люблю его, понимаеш-шь? Люблю? Не могла я отказать любимому.
— Ты лжешь! Зачем это ему?
— Поч-чуял он силу неис-счерпаемую в тебе. Он говорил, нельзя такому дураку, как ты, владеть с-столь великой силой. Ты и с-себя погубиш-шь, и нас пос-садиш-шь на кол.
— Отчего же он сам меня не убил?
— На ш-што ему с-сора с атаманш-шей? А так, откуда бы кто узнал, с чего ты околел. Мож-жет, ты напился ядовитой ведьминой крови. Мало кому из наш-шего рода знакома китайс-ская смола, — Яна вымучила улыбку и расслабила руки, вверяя себя моему суду.
Я поднял ее и кинул в реку. Начинка души бурлила и клокотала, но убить женщину я не смог. Глядя, как она панически плещется в воде, отмываясь от яда, я властно усмехнулся:
— Не подходи ко мне впредь.
На визг Яны примчалась Людмила. Она не разобрала на бегу смысла нашей «беседы».
— Чего вы тут учинили, баламуты?!! — она злобно посмотрела на меня, затем приметила опаленную шевелюру вылезшей на берег Яны и поймала подчиненную вампиршу за руку.
Яна вздрогнула. Достаточно было открыть Людмиле часть истины, чтобы она растерзала наемницу на месте.
— Тихон! Что ты натворил? — взгляд атаманши переметнулся на меня.
— Беспутница приставала ко мне, — я невозмутимо погладил ладони, убрав когти. — Я ее образумил.
— С нее не станет, — Людмила прогнала Яну пинком и приласкалась ко мне, заманивая в украшенную полевыми травами нору.
Я неохотно отозвался на ее призыв. Мы вместе пришли домой, любовно воркуя. Сунув нос в нору, я не почуял внутри Ахтымбана.
— А где Ахтым? — я усердно скрывал напряжение.
— Ушел в Дерябловку за пряничной сластью, — Людмила расстегнула синюю жилетку наездницы и высунула ногу из складок черной юбки.
— Пойду за ним, — с атлантической твердостью сказал я. — Мне тоже не мешает поохотиться.
— Чуется, худое ты затеял, — напряглась Людмила — Не отпущу тебя. Впутаешься в свару. Голову почем зря сложишь. Горячен ты стал не по годам.
— Не намерен я ровным счетом ничего затевать, дорогуша, — я отверг ее подозрения. — Просто я не вполне насытился. Сбегаю до Дерябловки и мигом вернусь. Или ты хочешь, чтобы мне цыгане от голода снились весь день.
— Цыганов не надо, — Людмила скривилась от воспоминаний. — Самый невкусный народ.
Я поцеловал ее в нос, взял приставленную к уголку «прихожей» саблю Ахтымбана (Как удачно сложилось, что он ушел на охоту безоружным и подарил мне преимущество в бою!) и отправился мстить заказчику несостоявшегося убийства.
Яна предупредила возлюбленного тревожным воплем, но Ахтымбан и не думал скрываться. Его след привел меня на скошенный луг, расстеленный перед Дерябловкой игорным зеленым сукном с наперстками пожелтевших стогов.
Увлекшийся охотой противник оставлял без внимания мое приближение, пока я не наступил на хвост пойманного им вороного жеребца. Ахтымбан обожал конскую кровь. Во времена кочевья по степи основу его рациона составляла сырая конина. Он знать не знал (и никогда уже ему не суждено было узнать) вкус медового марципана с клубничным творогом или яичного винегрета в клюквенном киселе. А я еще помнил мириады восхитительных вкусов, услаждавших душу и тело князя Подкорытина — Тарановского. Список гастрономических наслаждений вампира Тихона был краток до неприличия. Мои встречи с овцами имели фатальные последствия для смиренных животных.
Я планировал соблюдать дуэльные правила дворянской чести, насколько это было возможно, поэтому не напал на полулежащего в траве противника.
Ахтымбан отпустил шею парализованного коня и встал на ноги.
— Негодяй, ты дорого заплатишь мне за театральную постановку с китайской смолой, — я вытащил саблю из ножен и обнажил зубы. — Во поле осинушка стояла.
— А ты не такой уж дурак, как мне чудилось, — спокойный взгляд Ахтымбана прошелся по моему оскаленному лицу, беспокойно вздымающейся груди и напряженным рукам.
Враг небрежно тряхнул заплетенными в мелкие косички волосами. Его выношенная до залысин охотничья куртка из светлой замши была распахнута. На поясе штанов, вторивших куртке по фасону и цвету, вместо оружия висел пустой кожаный бурдюк для крови.
В прочности клыков я не был уверен, и с саблей расстаться не рискнул.
— Я убью тебя, подлец, — отступая на свободное место между конем и стогом, я провоцировал врага напасть первым.
— Я не стану биться с тобой, — Ахтымбан провел языком по внутренней стороне губ.
— Хочешь спрятаться за бабьей юбкой? Сотворить зло чужими руками? Ты — тряпка, а не богатырь. Если хочешь, чтобы в тебе продолжали видеть знатного воина, докажи свою доблесть в честном поединке.
Я замахнулся на него саблей с левого плеча. Он отразил удар — незащищенной правой рукой перехватил рукоять вместе со сжимавшими ее пальцами.
— Много сору в твоем казане, Тихон, от ничтожных наук, — выдавив из моей руки саблю, Ахтымбан закинул ее на вершину стога и легонько стукнул меня кулаком по виску. — Когда же ты выметешь его?
Он отступил и улыбнулся.
Я замер в нерешительности. У меня не хватало сил для победы над вероломным собратом. Но я не хотел возвращаться с ним в нору. Иначе придется делать вид, что ничего не произошло, непрестанно ожидая его новой попытки оборвать мою жизнь.
Проблему разрешил очнувшийся конь. Он испуганно заржал и забрыкался, вставая на ноги. Повинуясь инстинкту, мы в мгновение ока обрушились на ускользающего коня и приковали его к земле.
Мы кормились нос к носу. Это было все равно, что хлебать горячие щи из одной тарелки или раскуривать индейскую трубку мира. Вороной жеребец стал нашей второй добычей за ночь. Будучи далеко не голодными, мы поглощали его кровь без обыкновенной спешки и соперничества. Ненадолго прерывали пиршество, чтобы расслабленно поваляться на лугу, и снова возвращались к убитому коню, делали новые прокусы артерий и вен.
Утро поднялось над избами светлой полосой. Не замечая розового сияния, мы отпали от жертвы как насосавшиеся клещи. Нам было лень не то что выяснять отношения, но и приподнять голову, чтобы нанизать на клык писклявого комара. Немного отлежавшись, Ахтымбан наполнил оставшейся в конской туше кровью самодельный бурдюк, слазил на вершину стога за арабской саблей и вытянулся на сухой траве рядом со мной. Я вернул ему ножны от сабли. Мне было противно разговаривать с ним. Он также не стремился к общению.
Мы лежали, сложив под головой руки, пересчитывали гаснущие звезды и пожевывали безвкусные стебли полевой травы. Ранние петухи соревновались в длине утренних песен.
