Ольга Вешнева - Огрызки эпох
— Что же ты творишь, Тихон? — шепотом возмутилась Моня. — Нельзя нам.
— Почему же нельзя, моя кучерявая сладость? — я поймал девушку за ноги и прильнул к ее груди. — От любви к тебе я покоя не нахожу. Ты мое непреодолимое искушение, черноглазенький чертеночек.
— Влетит тебе от атаманши, — игриво рассмеялась Моня.
— Пускай весь свет восстанет против нашей любви. Я всем наперекор пойду… Но неужели ты меня не любишь, душечка? Неужели облик мой и мои речи не будят в тебе волнительной истомы? Неужели до отвращения тебе я чужд?
— Никак нет! Что ты, Тихон, — Моня затрясла пышными кудрями, украшенными листьями и сосновыми иголками. — Всякая мышка и всякая птичка в лесу знает, как ты мне дорог. Посему волнуюсь я за тебя. Посему и не можно нам встречаться наедине.
Я отпустил ее, чтобы она поняла, я не возьму ее силой. Мне нужно ее согласие в подтверждение ответного чувства.
Моня забралась на сосну, повисла вниз головой на ветке. Ее улыбающиеся губы качались перед моими глазами, как гири маятника.
— Прыгай ко мне, — я распахнул для ее поимки руки.
— Не пойду к тебе. И не зови, — Моня уселась на ветку, суча босыми ногами.
— Тогда я сам к тебе приду, — я влез на дерево, и она запрыгнула на вершину, выбрав слишком тонкую для меня ветку.
— Не будь как мой дядя Изя, — рассмеялась Моня, одергивая волан белого платья.
— А чем, изволь рассказать любопытному слушателю, знаменит твой дядя Изя?
— Он упрямый, как ты. Он на базаре виноградом торговал, и нитками привязывал к хорошим гроздьям гнилые кисточки. Тетя Роза его за это бранила, и нам жаловалась. Мы его ругали. А он никого не слушал. Прошлой осенью дядя Изя продал такой виноград уездному полицмейстеру. Тот его дубинкой отходил прямо на площади. А таки он хороший дядя. Байки смешные травит. Скучаю по нему.
Ее тонкий голосок оборвался, и она грустно вздохнула.
— Я помогу тебе справиться с тоской по родным, — меня подкупало ее детское простодушие.
— Нет. Уходи, Тихон, покуда никто нас не приметил. Не можно нам вместе быть. Никак не можно, — Моня развернулась и шустрой куницей запрыгала по еловым ветвям, удаляясь от меня.
Не найдя утешения в любви, я открыл в себе тягу к одинокому созерцанию природы. Однажды я грелся у костра на берегу маленькой речки. Кое-как отполосканную наскоро, лишь бы не прибегать к услугам Мони, перепачканную кровью и глиной после охоты «рабочую» рваную одежду я развесил сушиться на кленовых ветвях, а сам надел «выходной костюм» — белую ситцевую рубашку и черные креповые брюки. Мне хотелось устроить самому себе нешумный праздник без значительного повода, но настроение оставляло желать лучшего, а нарядная одежда только усиливала тоску по званым вечерам в столице и губернаторским балам на малой родине.
Тем не менее, ходить голышом я не привык.
— Чего с-скучаеш-шь, отваж-жный рыцарь? — проникновенный шепот Яны тонул в шуме северного ветра. — Ш-што ты лучики серебряных очей от меня утаиваеш-шь? Не страшиш-шься ли голос ж-желаний своих за лесным пением рас-слыш-шать? Не оберегаеш-шься ли пойматься в их тугой аркан?
Я развернулся к ней. Она стояла по другую сторону костра в обрезанной выше колен голубой ночной рубашке. Ее завитые шишками распущенные волосы повторяли танец огня.
— Я тебя не звал. Иди своей дорогой.
— Моя дорога привела к тебе, — Яна растянула притворно виноватую улыбку. — Любимый мой, ж-желанный.
Она обогнула костер, пожалев отпаренные в теплом лавандовом настое ноги, и встала напротив меня.
— Уходи, Яна, — я попятился к реке. — Право же, я не шучу.
Я не смел оскалиться на искавшую моего расположения вампиршу, и старался успокоиться.
— Не в силах я уйти, ясноглаз-зый мой. Ноги в з-землю вкопались. Погибаю без ласки твоей.
Нотки ее запаха вступали в противоречие со словами. Она не хотела приближаться ко мне, но притаившийся за ее спиной невидимый призрак заставлял ее продолжать рискованную игру.
— Не разыгрывай передо мной роман. Нет у меня к тебе доверия.
Я подозревал, что она собирается опорочить меня перед Людмилой, но до конца не понимал ее замысла. Людмила была далеко отсюда. Окраинная часть леса надежно скрывала нас от посторонних глаз и ушей.
— А ты поверь мне. Отпус-сти страс-сти на волю. Не прис-стало вельмож-жному пану отвергать любовь красавицы. Ис-стинный рыцарь славится не токмо боевой выс-слугой, но и силою чувства.
Яна протянула ко мне руки. В глаза бросилась ее странная манера держать когти выпущенными, а пальцы слегка оттопыренными. Она словно боялась оцарапаться.
— А ты права, милая пани, — я ей подыграл, держась наготове. — Чего ущемлять себя в житейских наслаждениях.
— Прими заслуж-женный дар победителя, — Яна подалась вперед, устремляя руки на мои плечи.
Я перехватил ее запястья на лету и сжал так крепко, что она не могла вырваться. От кончиков ее когтей поднимался слабый вяжущий запах.
— Что это? Чем ты намазала когти? — я опрокинул Яну на выгоревшую траву и приблизил схваченные руки к ее щекам. Она пронзительно завизжала, толкаясь ногами. Я сел на ее ноги и плотно придавил ее к земле. — Чего ты так боишься?
— С-смола. Ос-сина из Китая, — тишайшим голосом залепетала она. Ее прекрасное тело беспомощно трепетало подо мной. — Одна капля в кровь, и ты бы умер.
— Где ты ее взяла? — я встряхнул ее, теряя контроль над гневом.
— У охотников. Я убила их и забрала яд, — Яна пыталась разжалобить меня увлажнившимся взглядом. — Пощ-щади меня, Тихон, молю.
— Не жди пощады, гадюка, — я придвинулся с ней к костру. Пламя жадно лизнуло ее золотистые волосы. Яна громче завизжала, выпустив клыки. — Отвечай, где ты хранишь яд?
— В медальоне. На шее, — в надежде, что чистосердечное признание смягчит приговор, шепнула она.
Я смял ее запястья в левую руку и сорвал с ее шеи простенький медный медальон. Он скрывал крохотную склянку с осиновой смолой и угольные портреты родителей Яны. Предав медальон вместе с содержимым огню, я потянул неистово верещавшую, как застрявшая в плетне кошка, вампиршу к огненному зеву.
— Кто тебя подговорил? Я знаю, ты не сама. Кто?
— Да, я не хотела тебя убивать. Он меня вынудил. Будь моя в-воля, я никогда бы тебя не тронула, Тихон, — Яна приникла лбом к моей груди, спасая голову от огня.
— Кто подослал тебя ко мне? Фома? — я хлестнул ее по уху.
— Ахтым, — взвизгнула она, заливаясь слезами. — Я люблю его, понимаеш-шь? Люблю? Не могла я отказать любимому.
— Ты лжешь! Зачем это ему?
— Поч-чуял он силу неис-счерпаемую в тебе. Он говорил, нельзя такому дураку, как ты, владеть с-столь великой силой. Ты и с-себя погубиш-шь, и нас пос-садиш-шь на кол.
