Александр Прозоров - Заговорщик
Наконец он встал, откинул полешко, коим оказалась подперта калитка, вошел обратно на двор, добрел до крыльца, поднялся, толкнул дверь и упал внутрь…
– Эк ты неудачно, Андрей Васильевич, – привел князя в чувство заботливый голос Пахома. – Нехорошо получилось, обидно.
– Что там? – открыл глаза Зверев. – Я долго без сознания? Меня сильно порезали?
– Налатник – так просто в куски, княже, – сообщил дядька. – Ферязь попортили знатно, прямо по шитью. Теперича не одеть будет. Сапог вот тоже испорчен.
– Хватит тряпье жалеть, злыдень! Со мной что? Сильно ранен?
– На брюхе порез длинный, но неглубокий. За неделю затянется. На плече дырка, ухо порезано, синяков несколько.
– И все? Почему же я сознание потерял?
– Ты, княже, как вошел… А сапоги-то все в крови. Ну, поскользнулся, да головой и об столб, что лестницу подпирает. Сказываю же, неудачно вышло. С пятью татями управился, а тут на ровном месте чуть голову не потерял. Обидно, мыслю.
– Давно я без сознания?
– Дык, с вечера и лежишь. Уж часа два как.
– Тьфу, а я уж подумал… – дернулся было Зверев, но Пахом тут же прижал его грудь ладонью:
– Не шевелись, княже, рана на брюхе разойдется. Надобно хоть ночь перележать, дабы запеклась. Да еще пару дней резко не шевелиться. Ты лежи, Андрей Васильевич, лежи. А чего надобно, я принесу.
– Что с татями, не знаешь?
– Троих ты, батюшка, порешил, один с ногой увечным останется, еще один дышит, но слаб и кровью истекает. Мыслю, вскоре преставится.
– Князя Друцкого позови! Надобно хоть одного живым оставить. Спросить надобно, кто послал уродов.
– Дык, княже, Юрий Семенович первым делом за спрос взялся. Как тебя сюда донесли, так он зараз в сарай к татям и побег с двумя холопами.
– В сарай?
– Так не в дом же их нести, душегубов.
– И то верно, – признал Андрей. – Ну, коли мне вставать нельзя, тогда свечи задуй. Заснуть попытаюсь.
Но сон не шел, в голове из угла в угол бродили всякие думы. Бродили, но никак не складывались.
Когда смерд из Торопца начал рассказывать про ливонцев неприятные вещи – его повязали в тот же день, и сам царский писец, и лично князь Старицкий, двоюродный брат государя, не поленились истребовать для него страшной кары.
Заботились о чести послов? Может быть.
Когда князь Сакульский не успокоился и приехал сюда, его проследили – значит, нервничали. В первый же день попытались подкупить. Не получилось – решили и вовсе убить. Зачем? Почему? Из-за кусочка суши с полунищим населением, хозяева которого даже дань толком собрать не могут? Ладно бы, ливонцы так свои земли от завоевания спасти пытались – а то ведь свои вредят, царские любимчики. Подкуплены? Тоже непохоже. Нищей Ливонии такие высокопоставленные бояре не по карману. Неужели просто из желания России навредить стараются? Не хотят, чтобы она к Балтике вышла, на ее берегах закрепилась?
И как ни крутил Андрей эти мысли, иного мотива, кроме природной подлости и русофобии, в Старицком, Адашеве и компании он найти не мог. Отчего желание довести дело до конца только крепло.
Через два дня, вскоре после заутрени, в час, когда ливонское посольство выехало из Москвы, направляясь в Александровскую слободу, князь Андрей Сакульский вошел в ворота крепости. Его пытались остановить три раза, но выданная в прошлый визит грамота играла роль «золотого ключика», мгновенно устраняющего все преграды.
Всероссийский игумен пребывал у себя в келье – в той самой светелке, в которой уже не раз принимал князя. Он беседовал с людьми простецкого, купеческого вида – в одежде опрятной, даже дорогой, но не столь броской, как у большинства служилых людей. Ведь каждый боярин, а уж тем более князь стремился подчеркнуть богатство свое и своего рода. Купцы, особенно вне родных селений, старались вести себя поскромнее.
– Андрей Васильевич? – увидев гостя, чуть приподнял брови государь. – Рад, что не забываешь о моем приглашении. Проходи. Вот, знакомься, это Иван Нос, – указал он на грузного мужика в рубахе и армяке, с большой красной бульбой между глаз. – А это Федор Христианин. – Второй гость, с ярко-рыжей бородой и множеством оспин по лицу, предпочитал носить шелковую рубаху, атласные шаровары и синий зипун с белыми шнурами по швам. – Это Арей Ласточкин и Михайло Смоленский…
– Хорошего вам дня, добры люди, – коротко кивнул Андрей.
Реакция князя заметно разочаровала[19] царя, он чуть сморщил губы, взял с пюпитра мелко исписанные листы мелованной бумаги, роздал мужикам:
– Ступайте, учите. Князь, вижу, о чем-то известить меня торопится. Да благословит вас Господь. Жду вас послезавтра, сразу после службы.
«Ого, – мысленно удивился Зверев. – Оказывается, смерды здесь частые гости!»
– Чем обязан твоему вниманию, княже? – перебил его думы Иоанн. – Нечто ты решил желания мирские, суетные отринуть и Руси нашей себя без остатка посвятить?
– Прости, государь, – склонил голову Зверев, – не способен я на самоотречение, равное твоему или избранных слуг твоих. Слаб душой, о княжестве, о жене, о детях своих забыть не могу. Сын у меня вот летом родился. Как от него отречься, как забыть?
– Что же, Андрей Васильевич, понимаю, – повел бровями Иоанн. – Каждому своя юдоль свыше дана, не нам в промысел Божий вмешиваться. Заветы главные ты хранишь, плодишься и размножаешься, как Господь завещал. Сия стезя для рода людского и промысла высшего тоже важна.
– Но и про интересы государевы я не забываю, – вскинул голову Андрей. – Ведомо мне стало, что магистр Ливонского ордена и послы его намерены тебя бесчестью подвергнуть. По слову твоему, во исполнение обязанностей исконных собрали они в землях своих Юрьеву дань. Однако всем им известно, что склонен ты клятвам верить, коли они на кресте или Библии принесены. Посему намерены ливонские кавалеры собранное серебро себе оставить, тебя же пустыми обещаниями обмануть, бессмысленными переговорами запутать, время оттянуть, а как момент слабости русской настанет, так и вовсе от клятвы отказаться. В хитрости своей они уверены, а над честностью твоей насмехаются. О сем я тебя решил предупредить, дабы ты знал, с кем имеешь дело и позора мог избежать. Не поддавайся глупому обману, Иоанн Васильевич, не попадись в ловушку предательства. Не верь ливонцам! Заставь их подтвердить свое подданство и заплатить положенные подати полностью.
– Суровое обвинение, княже, – поджал губы царь. – Видать, есть у тебя доказательства верные, кои никто опровергнуть не в силах?
– У меня нет доказательств, государь. Но я знаю об этом совершенно точно.
– Вот как… – задумчиво пригладил бороду Иоанн. – Стало быть, Андрей Васильевич, ты предлагаешь мне поставить под сомнение клятву магистра христианского рыцарского ордена Вильгельма Фюрстенберга, его комтура Готарда Кетлера, всего посольства, определить судьбу населения лифляндского, будущее его и страны нашей, рискнуть добрым именем своим, полагаясь лишь на пустые, не подкрепленные ничем слова? Ты ведь понимаешь, княже, как обязан я буду поступить, коли обвиню во лжи послов ливонских и самого магистра? Сколь велика будет ответственность моя пред Богом и людьми, коли опосля ошибка какая всплывет?
