Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в пустоту
— Ты нас не получишь, — выкрикнул в небо тощий мужчина, — я не побегу! Слышишь, ты! — Он потряс кулаками.
— Тит, успокойся, — попросила женщина, — никто не побежит. — Она покосилась на молчаливого хранителя и тихо добавила: — Если нам оставят выбор.
Меньше пяти десятков не совсем людей — все, что осталось от Заячьего холма. Стежка, дома в огне да всколыхнувшееся безвременье. И источник. Ради него мы все здесь. Даже гархи и их создатели. Причина и следствие. Нападение на источник — пощечина Седому. Грядет не война, грядет уничтожение.
В самом источнике не было ничего необычного, такие родники встречаются повсеместно. Прозрачная, кристально чистая вода нашла выход на поверхность. Посреди круглого пруда, похожего на плошку с водой размером с ванну, поднимался колпачок — бугорок. Уверена: если сунуть руку в ключ, можно ощутить, какой упругой и подвижной бывает вода.
Веник устало наклонился, зачерпнул ладонью из родника, поднес к губам и с жадностью выпил.
Пашка сняла рюкзак и стала кормить Невера из металлического рожка, змееныш довольно похрюкивал. Война войной, а обед по расписанию.
С юго-западной стороны источника раздались встревоженные крики. Я чуть не застонала: «Что еще на наши головы?» Но ни паники, ни порыва к бегству в голосах не ощущалось. Никто не рычал и не выпускал клыки. Скорее, растерянность и непонимание, потом любопытство, предвкушение и даже злорадство. А ведь Пашка права, я научилась читать эмоции. По звукам голосов, тембру, тону и ритму слов. Становлюсь нечистью, самое время порадоваться и оплакать гордое звание человека.
Все, кто был на холме, смотрели в одну сторону. Там, на юго-западе, на границе видимости среди уходящих за горизонт холмов, разгорались яркие оранжевые точки — костры. Что бы там ни находилось, оно тоже пылало, как и Заячий холм.
— Поберково! Поберково горит! — закричал кто-то.
— Низшие!
— Где стражи пределов!
— Уничтожают источники, как можно…
Полная женщина закрыла глаза. Слав шагнул к ней и положил руку на плечо. Хороший жест, утешающий и где-то даже собственнический.
— Варька… — слов у хранителя не было.
Она мотнула головой, выдохнула и, взяв себя в руки, выпрямилась, устремляя взгляд к далеким огням. Я сразу вспомнила, где сталкивалась с ней раньше, видела, как эта женщина так же собирается с духом и вскидывает голову. Сегодня на ней не было длинного платья, так не понравившегося некоторым гостям Кирилла. Староста стежки Заячий холм и его опора — ведьма Варвара.
— Интересно получается, — протянул падальщик.
— Что? — спросила я.
— Джинн сказал, что он из Поберкова? — Веник прищурился.
— Да. — Я потерла уставшие глаза.
— А указывал, если вы заметили, совсем в другую сторону. — Гробокопатель с минуту смотрел на холмы с точками огней, будто они могли объяснить необъяснимое.
Нечисть не может потерять ориентацию или заблудиться. Никогда, в силу обоняния, памяти и врожденного чувства направления.
Холмы продолжали гореть в темноте, и им не было дела до букашек, ползающих по склонам.
Падальщик отвернулся и сел на траву, скрестив ноги.
— Что теперь? — растерялась я. — Что делать?
— Ждать, — ответила явидь, свивая хвост в кольцо и опускаясь рядом.
— Чего?
— Кого, — поправил гробокопатель, — Хозяина. У них сегодня здесь «толковище», не забыла? Уверяю, столько призывов о помощи, — он описал рукой полукруг, — он не пропустит.
Нас окружали не только холмы, не только огни и дым, несколько столбов белого дыма висели на фоне ночного неба, жирные меловые штрихи на ученической доске.
Я села на траву, поплотнее закутываясь в куртку. Холодно и мокро. Усталость навалилась разом. Не хотелось ничего, лишь остаться во тьме и неподвижности. Болело все: бок, руки, ноги, мышцы, кости, лицо, глаза и даже волосы.
Гудели голоса, изредка слышались всплески воды, дул ветер. В голове пустота, но лучше уж она, чем картинка-воспоминание с упавшим и силящимся что-то сказать Сергием. Змееныш перестал возиться и уснул. Мы сидели тихо. В какой-то момент я заметила, что небо посветлело, звезды померкли. Голова казалась непомерно тяжелой, тело то и дело сотрясала дрожь. Плечо и руки Веника пришлись как нельзя кстати. Глаза закрылись сами собой.
Разбудило меня тепло. Не знаю, сколько прошло времени, солнце уже встало, радуя нас редкими и, скорее всего, последними этой осенью теплыми лучами. Тело затекло. Весь мир затек, не желая шевелиться. Весь этот темный мир.
Сердце забилось как сумасшедшее, скакнув к горлу, паника, как гигантская волна, накрыла с головой.
— Ольга? — Я почувствовала, как напрягся гробокопатель, но ответить не смогла.
Слова имеют вес. Я не могла сказать это вслух. Я думала, что пережила худшее пробуждение. У тех, кто создал этот мир, у ушедших святых отличное чувство юмора, они очень любят доказывать тебе, как ты ошибался.
— Что?! — Он дернулся, и руки сжали меня сильнее. — Говори!
— Веник, — я подавилась звуком, но смогла продолжить: — Я не вижу! Я ничего не вижу!
3
Во мраке
— Что там? — спросила я.
— Ничего, — прошипела Пашка, — говорят.
— Святые, — простонала я, уцепившись за рюкзак с Невером.
Седой вошел на стежку за три часа до полудня. Говорят, был в ярости. Пришлось поверить на слово, лицезреть столь незабываемую картину я не могла.
Я кричала, плакала, вырывалась, не понимая, чего хочу больше: убежать или остаться. Утро у источника запомнилось немногим выжившим неконтролируемой истерикой человека. Взрослого и разумного человека.
Кончилось все так же внезапно, как и началось. Пашке надоело уговаривать, тем более что ни одного слова я не услышала, не хотела. Другое дело пощечина, от которой зазвенело в голове, и резкое шипение:
— Это откат! Прекрати! Это откат от ночного зрения! — Явидь встряхнула меня лапами.
Я всхлипнула, размазывая сопли и слезы по лицу, но биться головой о землю прекратила.
— Источник не поможет, — лениво сказал Веник, хотя мысль о воде едва начала формироваться в голове. — Магия на предмете, не на ней. Зрение работало в усиленном режиме и теперь не работает. Амулет вытянул из нее все резервы.
— Перегрев, как у фена, надо ждать, когда остынет, — добавила Пашка.
Не могу сказать, что мне сильно полегчало, но беспрестанно повторять: «Я не вижу! Я ничего не вижу!» — я перестала. Не знаю, что подействовало — удар или будничное сравнение с бытовым прибором, но через несколько минут я смогла если не говорить, то хотя бы думать.
Через час в Заячий холм вошла свита Кирилла. Я загнала страх никогда не увидеть лукавую улыбку дочери так далеко, как могла, чтобы не было видно даже самой, не то что остальным. Было невыносимо представить, что он увидит меня такой — испуганной, дрожащей и жалкой. Я слепая, но это все еще я.
