Людмила Астахова - Честь взаймы
Чужой дом пах сушеными яблоками, пылью и свежевыстиранным бельем. Этот запах щекотал ноздри и беспокоил, как никогда прежде. Яблоки, пыль и белье… Яблоки…
Когда случается настоящий урожай, то хозяйки целыми днями только и делают, что режут спелые плоды тонкими ломтиками и выкладывают их под солнечные лучи аккуратно разложенными слоями на чистом полотне. А потом хранят в мешочках из ткани, чтобы зимним вечером запарить вкусный взвар и пить его горячим, вспоминая о лете… Длань Молящая, откуда все это? Где это было? Когда? Джевиджу хотелось скорчиться, согнуться в три погибели под тяжелым одеялом и заскулить от нестерпимого отчаяния и бессилия.
Чужой дом был полон звуков, которые делали его живым. Росс внимательно прислушивался к журчанию женских голосов, пытаясь уловить смысл разговора, но все время отвлекался – то на собачий лай во дворе, то на тени, мелькающие за окном. Он нервничал из-за предстоящей ночевки в одной постели с Фэймрил. И вовсе не в силу пикантности ситуации, а потому что мистрис Эрмаад могла наотрез отказаться и тем самым нарушить им всю конспирацию. Кто знает, какие мысли придут в голову этой женщине? Кто знает, о чем вообще они думают, когда делают вещи, противоречащие любой нормальной логике? Что же касается пикантности… К дьяволам пикантность! Когда голова от боли трещит по швам, ноют натруженные ходьбой мышцы, а рана на шее горит огнем, то не до плотских желаний.
Росс так тщательно приготовился резко огрызнуться на любую возмущенную реплику, что, когда Фэйм молча шмыгнула в кровать, немного растерялся.
– Вы еще не уснули, милорд? – тихонько спросила она.
– Нет.
– Вот и хорошо. Я тут немного поболтала с Мильдой…
– Я слышал.
В кромешной тьме спальни Джевидж не мог ничего видеть, зато его чутье и слух обострились до крайности. Говорят, у слепцов так и случается. Может быть, стоит начинать приучать себя? В последнее время зрение Росса заметно ухудшилось, иногда переставая быть цветным. «В собаку понемногу превращаюсь, – с тоской думал он. – В старого, слепого, колченогого пса».
Последними научными изысканиями, как утверждал студент, доказано – собаки видят мир черно-белым. Но жаловаться лорд-канцлер боялся. Он и так выглядел доходягой, осталось только ослепнуть.
– Вам говорит о чем-нибудь имя Лиргу Дершан?
– Первый раз слышу, – отозвался Росс. – А должен?
– Скорее да, чем нет. Он считался одним из самых влиятельных чародеев в столице. Примерно третьим после метрессы Даетжины Мах*!*а*!*вир, – пояснила вдова.
– Погодите-ка. Даетжина… Даетжина… Что-то знакомое…
Нет, вспомнить он не мог, но попытался уловить ассоциации с этим именем. Даетжина… светлая одежда… кружева… глухое раздражение и даже… даже, пожалуй, ненависть… не столько к ней, сколько к тому, ЧТО за ней стоит… кружева… «воровка»… и, скажем так, более сильные эпитеты.
– Я ее очень не любил… кажется, – с изрядной долей сомнения заявил Джевидж.
– Вы с ней вели беспощадную войну, милорд. Эта женщина испортила вам немало крови.
Он чуть слышно хмыкнул:
– Интересно, есть ли у меня, кроме врагов, еще и друзья? Вопрос, естественно, чисто риторический.
– Как и у всех людей. Есть, конечно.
– Вы меня успокоили. Так что там с этим Дершаном?
– Он сейчас здесь.
– Где?
– В Сийфаре. На руднике. Установил на шахте свои порядки, утверждает, что чародейством отводит воду из штреков.
– А такое разве возможно? – изумился канцлер и невольно придвинулся ближе.
– Вот и я думала, что так не бывает. Можно найти подземный источник или целый водоносный пласт, можно притягивать воду в виде дождя и снега, но сделать такую машину, чтобы работала вместо насоса… Даже у дюжины колдунов не хватит сил на осушение обыкновенного колодца.
– Думаете, ваш Лиргу мошенничает?
– Нет, – озабоченно молвила мистрис Эрмаад. – Тут что-то серьезнее. Я бы сказала – опаснее.
– Вы так хорошо разбираетесь в магии?
– Скорее, не столько в магии, сколько в возможностях магов. В моем случае это была насущнейшая жизненная необходимость. Когда имеешь дело с волшебником, всегда лучше знать заранее, на что он способен, чем сделать неприятное открытие в самый неподходящий момент.
Голос женщины прозвучал невесело, и в его бархатистых обертонах, словно в густой-прегустой траве, пряталась смертоносная змея-боль. Порой Россу казалось, что их необъяснимая, почти мистическая связь основана на чистой и незамутненной ненависти к колдунам. Только по нему ударили единожды, а мистрис Эрмаад терпела годами.
– Истинный уровень мага – его самая большая тайна, – сказал канцлер самым нейтральным тоном, чтобы не подумала, будто он оправдывается за бестактный вопрос.
– Но не для жены же, – усмехнулась Фэйм.
– О! А подробнее?! – оживился Джевидж и придвинулся ближе, готовый слушать и впитывать новое для себя знание.
Разумеется, мэтр Уэн Эрмаад никогда не посвящал свою супругу в тайны магического искусства, но у Фэйм имелись не только глаза и уши, но и не самые заурядные мозги. Осторожно и незаметно изучая повадки мужа, она исподволь узнала многое из того, о чем волшебники предпочитают помалкивать. О том, например, как внезапно появляются в его окружении странные люди, а потом так же внезапно и безвозвратно исчезают навсегда. Иногда они маскировались под слуг или охранников, иногда – под случайных знакомых, к которым Уэн вдруг воспылал приязнью. Частенько возле мэтра Эрмаад крутились женщины, и только некоторые из них, причем не самые роскошные, были любовницами, остальные просто жили в его доме неделю или месяц, а потом уходили – тихо, бесшумно, незаметно. Время от времени Уэн делал… он называл это «экспериментом» – ставил в гостиной роскошную вазу, вешал на стену новую картину или настенные часы. Любопытные это были вещицы, весьма любопытные. Изображение на картине медленно, но неуклонно менялось. В вазу категорически запрещено было ставить цветы, а часы круглые сутки показывали одно и то же время. При этом в доме с обычными людьми происходили необъяснимые перемены: кто-то заболевал, кто-то, напротив, выздоравливал после многих лет безуспешного лечения, некоторые сбегали прочь, иные отказывались от более выгодного предложения и оставались рядом с Уэном на долгие годы. А однажды вдруг разом потрескались все оконные стекла.
Сухое корявое дерево, уродливым наростом торчащее среди ровненького молодого подлеска, было нарисовано весьма посредственно. Но постепенно, изо дня в день, оно оживало – рисунок коры становился ярче, исчезали подпалины мха, ветки мало-помалу покрывались молоденькой листвой, и когда дерево зацвело – умерла от скоротечной чахотки девочка-горничная Лорра, а уличная подметальщица Банжи отошла от апоплексического удара и стала не только ходить, но и разговаривать. Примерно таким же способом разорился содержатель борделя, куда любил хаживать Уэн. Только в этом случае из медного кувшинчика капля за каплей утекало дорогое вино.
