Баламут (СИ) - "Alexander Blinddog"

— Хороший план, — Алексей невесело рассмеялся.

— Слушай, княжич, — спросил Баламут. — Княжна-то красивая?

— Красивая, — вздохнул Алексей.

— Эх, в тебе пропал дар гусляра, свадебного затейника, так чудесно излагаешь. Ты словами её опиши, говорю, а то «красивая», «красивая». Кому и кобыла — невеста.

Алексей побагровел, хотел гневно что-то высказать, но передумал. Он откашлялся и сказал:

— Глаза у неё голубые, как колокольчики на весеннем лугу. Волосы светлые, будто спелая пшеница. Щёки румяные, как солнце летнее, а смех у нее такой, будто ручеёк журчит, да по камушкам переливается.

— Ладно, — сказал Баламут. — Сойдёт. Такую красоту не грех спасти. Хотя тебе поменьше надо на природе гулять. Нарисовать её на песочке просить не буду, а то потом от ужаса не засну. Чую я, откуда у тебя руки растут.

— Ядом, который ты источаешь без остановки, можно целое озеро заполнить.

— Да, таланты мои безграничны, спасибо, что отметил, хе-хе.

— Баламут?

— Чего?

— Зачем ты коня Цезарем назвал?

— Сегодня что, вечер глупых вопросов?

— Нет, любопытно просто.

— Ох. Любопытство кошку сгубило.

— Не хочешь говорить, не говори, — сказал Алексей. — Только за последние дни я и пяти минут чего-то не припомню, чтобы ты рот закрытым держал, а не комментировал всё происходящее. А как мне любопытно чего стало — сразу весь из себя молчуна строишь. Давай, признавайся, почему Цезарем-то?

— Как это почему? — ответил Баламут. — Очевидно же. Чтобы люди всегда думали, мол, не знаю кто этот славный и красивый юноша, но его на своей спине таскает сам Цезарь. Стало быть и он человек не простой, а весьма уважаемый.

— Ты хоть знаешь — кто это такой, Цезарь-то?

— Понятия не имею, — не стал запираться наёмник. — То ли какой-то воин старый. Из хазар, возможно, или из древлян. То ли колдун ромейский. Какая разница, знаю ли я, если знают все остальные, кому надо?

— Баламут? — спросил княжич.

— Чего тебе ещё? — спросил наёмник.

— У тебя самого-то папка с мамкой были?

— Умеешь ты разить внезапными вопросами, как копьём в бочину. Конечно были, куда без этого. Понимаешь, малец, когда мужчина очень любит женщину, они сначала женятся, как приличные люди, а вот потом. Пото-о-о-м…

— Да знаю я это всё, — мотнул головой Алексей. — Я тебя о другом спрашиваю — ты своих родителей-то знаешь?

— Ах, это. Нет, княжич. Не знаю. Не помню. Так-то были они, конечно. Да только кто они, кем были, как звать — не припомнить, как ни силюсь. Ничего. Пустота. Даже родился где, в каком княжестве, и того не упомню. Ни роду, ни племени, одно имя только. Да и оно — не моё может, а сам себе придумал в один момент, поди знай. Бродяжничал я, сколько себя знаю, один-одинёшенек, да только и всего. Попрошайничал, воровал, обманывал.

Баламут развёл руками.

— Вот и вся моя жизнь. Ты мне только руки не руби, за воровство, знаю я ваше княжье племя, хлебом не корми, дай кому руку отрубить за любой пустяк.

Стемнело, на небе высыпал мириад звёзд, костёр двух путников понемногу угасал.

— Подвёл я Фёдора, — сказал Алексей.

В его голосе слышалась неприкрытая тоска и горечь.

— Почему это? — спросил Баламут.

Алексей долго мялся с ответом, но всё же заговорил.

— Он из меня воина пытался растить, как мог. Только не вышло ничего. Не воин я. Нету у меня мышц крепких, рук сильных, и бесстрашия нужного. Одно пузо только с собой ношу и робость вечную. Фёдор, земля ему пухом, был хорошим наставником. И на коне ездить меня обучил и мечом рубить и копьём колоть. Великий был мастер, что даже такого бездаря, как я, чему-то научить смог. Отец-то мой противился этой науке.

— Почему? — спросил Баламут.

— У меня ещё шесть старших братьев, — ответил Алексей. — Я самый младший. Если все наши владения начать делить, так и старшим братьям не хватит. На меня-то и клочка земли сухой не найдётся. Вот и решил батюшка, от греха подальше меня в монастырь сослать. Должен был я стать монахом-книгочеем.

Он задумался, горько вздохнул, затем тряхнул головой, словно отгоняя призраки прошлого, и продолжил:

— Да я только пока у монахов письму и чтению учился, о другом уже мечтал. Вот и домечтался. Душой к ратному делу тянусь, а телом всем бесполезным — никуда. Вот так оно и получается, что и в монахи не гожусь, и воин никакой. Зря на меня только Фёдор время тратил. Не в коня корм пошёл.

Баламут толкнул его в плечо.

— Эй, ты так не говори. Сам подумай, ты, получается, весь труд Фёдора обесцениваешь. Все его усилия-то что, прахом пошли, считаешь? Нет, может, мечом ты машешь не как первый в мире витязь, не Алёша Попович и даже не Добрыня Никитич… Но Фёдор из тебя вырастил воина. Потому что душа воина она не здесь.

Он показал на пухлые пальцы княжича.

— А здесь!

Баламут положил ладонь на сердце.

— Вот, что в тебе Фёдор вырастил. У тебя сердце витязя. Так что не подведи его память и не порочь деяния, когда говоришь, что он впустую с тобой трудился. А сейчас — ложись спать. Лёгкий день был вчера. Завтра будем за спасение всей Руси биться.

Он усмехнулся.

— А если не справимся, завтра, возможно, её последний день.

Глава 18 Боярин и мечи

Алексей крепко спал, и снилось ему, как спасённая из лап проклятых сектантов княжна целует его крепко в обе щеки и бросается на шею. Иногда в сон врывались ведьмы и огненные птицы, но он всех побеждал одной рукой, не выпуская прекрасную Василису из объятий. Дрёмы его были прерваны самым бесцеремонным образом, когда кто-то со всей силы пнул его по ноге.

— Ай!

Прекрасные мечты о поцелуях развеялись, как туман, княжич подскочил, потирая ушиб, и тут же потянулся к ножнам. Меча в них не было.

— С добрым утром.

Луна почти полностью скрылась за облаками и в густой ночной тьме княжич едва разглядел того, кто так нахально прервал его сны. А увидев — вздрогнул от макушки до пят. В окружении верной дружины над ним возвышался боярин Кривда, потирающий пальцами меч Сварога.

— Думал скрыться от меня? — спросил боярин, в голосе которого сквозил могильный холодок. — Сбежать хотел, щенок, ну-ну. Кривда, сын Неждана, всегда по следу до самого конца идёт.

— Я не скрывался, — княжич топнул ногой. — Мы спешим выполнить миссию нашу, спасти Русь. Ты помогать нам должен, а не препятствовать!

— Хватит мне голову крутить сказками своими. Всё, спешить некуда, не переживай. Не сбежишь теперь, когда рядом нет твоей магической девки.

— Ты же сам видел магию, Кривда. Всё, что я говорил про Мару и вечную зиму, всё это правда! Мы должны остановить ритуал, иначе всему живому конец.

— Думаешь задурить мне голову своими фокусами, парень? — отрезал боярин, будто не слыша ничего про богиню зимы. — Не с тем связался. Теперь-то мы с тобой по-другому поговорим, только тебе это совсем не понравится.

— Чего ты взъелся, боярин? Если тебе так надо вернуть меня домой, езжай со мной, завтра своими глазами увидишь, с чем мы должны бороться. После этого я и сам домой хочу. Я же не просто так улизнул от тебя, у нас есть великая цель!

— Хватит мне свою «цель» и «великую миссию» заливать, утомил. Ты не просто «улизнул», мальчишка, — прошипел Кривда, трясущимся от гнева голосом. — Ты унизил меня. Твой холоп ударил меня по лицу, твоя девка своим чёрным колдовством швырнула меня в лес, как щенка. За такой позор надо мстить, и мстить я буду, даже не сомневайся.

— Что тебе, месть за унижение дороже, чем вся Русь целиком?

Кривда подошел так близко, что Алексей почувствовал на лице его зловонное дыхание.

— Угадал, мальчишка, содрать с тебя шкуру — важнее этого для меня ничего нет. Ты не только меня унизил, ты весь мой род до последнего колена унизил, сопля. Такой позор не оттереть, не смыть. Но я попробую. Твоей кровью. Да с выдумкой. Чтобы и на том свете ты хорошенько запомнил, что бывает с теми, кто переходит дорогу боярину Кривде.