Ярослава Кузнецова - Химера
Макабра чертова, с неприязнью подумал Рамиро. Только и ждала повода, чтобы укусить.
Много лет прошло, но такое не забывается.
Макабрин помнит, как Вран жег его аэродромы и вынудил преклонить колено в вассальной клятве королю Герейну.
Рамиро помнит, как вошел с войсками в Большое Крыло, им открыли ворота, капитуляция уже неделю как была подписана.
На воротах висел мертвый дролери, один из тех снайперов, что прятались с партизанскими отрядами по лесам, обматывая винтовки тряпками, дрались за трон короля людей и погибали наравне со всеми.
Вы казнили пленного в мирное время, какая гнусность, сказал тогда Хасинто, их командир.
С дролери мира у меня не будет никогда, ответил ему Макабрин.
А День ничего не сказал, просто глянул мельком и отвернулся.
Когда тело попытались снять, оно рассыпались пылью и ее унесло ветром.
Рамиро поздоровался и тоже стал ждать, глядя на тяжелые створки с мутными стеклянными оконцами.
Наконец двери распахнулись и вышел Герейн, одной рукой поддерживая мальчишку. По правую сторону от него шел День. По левую — тонкая высокая дролери, Рамиро видел ее пару раз во дворце, она вроде бы занималась медициной, курировала исследования ордена невениток по восстановлению цветной крови.
По площади прокатился гул голосов. Родгер дернулся, но не сдвинулся с места.
— Благородные сэны, — сказал король устало. — Я прошу вас разойтись. Все в порядке. Произошла ошибка.
Он выпустил Стрева, демонстративно отошел в сторону, остановился, глядя в толпу.
Стрев выглядел ошалелым и помятым, но ступал твердо. На отца он не смотрел, смотрел себе под ноги, словно пересчитывая ступеньки. Светловолосая дролери шла с ним рядом.
День что-то сказал королю, сжал губы, кивнул. Нашел глазами в толпе Рамиро, просветлел. Прошел мимо старого Макабрина, едва не задев того плечом.
— Рамиро. Ты что здесь делаешь.
— За тобой приехал. Во избежание.
— Приехал значит. А где твоя машина?
— Эммм…
Рамиро вдруг сообразил, что бросил фризу около деневой конторы.
День фыркнул.
— Государства рушатся, Вран ест детей, благородные сэны так и рвутся с гиканьем устроить гражданскую войну, и только господин Илен в своем репертуаре. Мчался спасать меня на белом коне, но коня потерял где-то по дороге. Поехали, горюшко, отвезу тебя домой, сейчас эти горячие головы начнут разъезжаться, до машины не доберешься.
Рамиро покаянно вздохнул и понял, что заготовленная гневная речь куда-то улетучилась. Да вроде бы все уладилось, Ротгер сажал своего бледного, но вполне невредимого сына в машину, хлопали дверцы, Семилесная наполнилась жужжанием и взревыванием, оживленные голоса возвышались то там то здесь.
Гроза, похоже, прошла стороной.
Он снова вспомнил мертвого дролери на воротах, и, вздрогнув, оглянулся на старого Эмора Макабрина.
Тот уставился в спину Дню, и в его взгляде читалось что-то похожее на сожаление.
* * *Северное небо приобрело цвет бутылочного стекла. Узкая полоса заката расплывалась над темной морской водой. Застывшие на рейде корабли казались совсем черными.
Новая платформа, прочно вставшая на четырех опорах у берега, сияла огнями, как новогодняя игрушка, спускались к берегу низкие домики поселка.
Металлический жетон луны четко отпечатался над сопками.
Видно было, как светится море на шельфе и как это свечение поднимается пластами, опалесцирует — как полынная настойка, налитая в холодную воду.
Лейтенант военно-морского флота Найфрагира Гваль Морван смотрел на рейд, и на душе у него было тягостно.
Холодало, лето на севере быстротечно и хрупко, под черное сукно кителя забиралась туманная сырость. На черных, собранных в уставной хвост волосах, лежали мельчайшие водяные капли.
Полуночное море молчаливо летом, обманчиво спокойно и вроде как дремлет. Слышно только дыхание прилива.
Затрещало, сверкнуло над поселком, черно-зеленая вода озарилась красным и золотым — пускали салют.
— Не любите шумных сборищ? — поинтересовались над ухом.
Гваль обернулся, глянул — высокий, почти его роста, альд подошел неслышно. Белесый, как все они, круглые скулы, глаза светлые, как льдинки. Плащ висит как-то косо, на одно плечо.
Штатский, корреспондент наверное.
— Ага, представляю газету "Полночный вестник", — покивал белесый. — Простите, что нарушил ваше уединение.
— Ничего. Я все равно собирался уходить. Пора возвращаться.
— Вы с "Авалакха"?
— Нет, с "Дозорного". Старший помошник Гвальнаэ Морван к вашим услугам.
— Эмм… Асерли.
Ни родового имени, ничего.
— Красиво тут, — сказал штатский. — Будто бы и не изменилось ничего. Разве что корабли…
— "Авалакх" хорош, — честно сказал Гваль. — С тех пор, как он носит на себе противолодочные самолеты, леутцы и думать забыли о том, чтобы нарушать морские границы. У них авиации почитай и нет. А первые две вышки они в свое время вдребезги раздолбали, море на самом деле не считается нашей собственностью. Вот только…
— М?
— У нас на самом деле тоже нет авиации. Я все думаю — вот рассоримся мы с Даром, король Герейн отзовет своих рыцарей — и будет этот красавец стоять с пустой палубой. Или…
— Или что?
— Или нефть кончится, — честно ответил Гваль и снова посмотрел на рейд. — Кому мы тогда будем нужны, с треской и оловом.
Авианосец "Авалакх", ракетный крейсер "Дозорный", его старшие братья "Герцог Лаэрт" и "Айрего Астель", эсминцы "Орка", "Удачливый" и "Страж". Он знал их по именам, глаз привычно цеплял знакомые обводы, память подсказывала данные по водоизмещению, размерам и вооружению.
Снова грохнуло, золотые и алые искры взвились над поселком, послышались радостные крики.
"Предаете исконную найлскую гордость и якшаетесь с врагом", постоянно доносилось из-за самой северной границы. Впрочем, оттуда уже многие столетия не доносится ничего, кроме попреков. Кажется с того самого дня, когда наш король пропустил к Леуте дарские войска. Семьсот лет прошло, как-никак.
Предаем исконную гордость, зато у нас есть школы, больницы, сильный флот и отличная противолодочная эскадрилья. Пустив ко дну с десяток леутских подлодок, мы заработали себе право строить в Полуночном море все, что захотим. Хоть лунапарки.
Его неожиданный собеседник разговор больше не навязывал, наклонился, поднял пригоршню плоских галек и теперь придирчиво их осматривал.
— Что, не захотите такое писать в вашей газете? — поддел его Гваль.
— Что? Нет-нет, отчего же. Почему бы и не написать. Я вообще люблю писать, знаете ли. Радость пера…
