Neil Gaiman - Сыновья Ананси
Грэхем Хорикс задумался. До того, как его унес из жизни сердечный приступ, Моррис Ливингстон был когда-то самым популярным йоркширским комиком в стране, звездой таких телесериалов, как «Покороче сзади и по бокам» и собственной воскресной программы-варьете «Моррис Ливингстон, полагаю?». В восьмидесятых он даже попал «в десятку лучших» с скабрезно-комическими куплетами «Глядится неплохо, но скорей убирай!». Дружелюбный и легкий в общении, он не только оставил свои финансовые дела в руках «Агентства Грэхема Хорикса», но, по предложению Грэхема Хорикса, назначил главу агентства опекуном всего своего имущества.
Преступно было бы не поддаться такому искушению.
И была еще Мэв Ливингстон. Честно будет сказать, что, сама о том не подозревая, Мэв Ливингстон много лет фигурировала на главных и звездных ролях в самых сокровенных и личных фантазиях Грэхема Хорикса.
– Соедините, пожалуйста, – сказал он секретарше и минуту спустя заботливо заворковал: – Какая радость тебя слышать, Мэв. Как поживаешь?
– Не знаю.
До знакомства с будущим мужем Мэв Ливингстон была танцовщицей, а после всегда возвышалась над комиком-коротышкой. Они обожали друг друга.
– Почему бы тебе не поплакаться в жилетку дядюшки Грэхему?
– Несколько дней назад я говорила с Чарльзом. Мне интересно… Ну, управляющий в моем банке хотел бы знать… Средства от имущества Морриса… Нам сказали, мы уже должны были что-то получить.
– Мэв, – сказал Грэхем Хорикс, как ему казалось, томно-бархатным голосом, от которого (по его мнению) женщины должны были просто таять, – проблема не в том, Мэв, что денег нет. Все дело лишь в ликвидности. Как я тебе говорил, Мэв, Моррис под конец жизни сделал несколько опрометчивых инвестиций. И хотя по моему совету были сделаны и кое-какие перспективные вложения, этим последним нужно дать время созреть. Если мы извлечем деньги сейчас, то почти все потеряем. Но бояться не надо, не надо. Для хорошего клиента все что угодно. Я выпишу тебе чек с собственного банковского счета, лишь бы ты была платежеспособна и ни в чем себе не отказывала. Сколько просит твой управляющий?
– Он грозится, что начнет возвращать чеки ввиду отсутствия средств на счету. А на Би-би-си мне сказали, что уже переслали плату за переиздание старых программ на DVD. Эти-то деньги не вложены, верно?
– Так сказали на Би-би-си? На самом деле это мы с них деньги требуем. Но не стану возлагать всю вину на такую большую корпорацию. Наша бухгалтер беременна, поэтому у нас тут все кувырком. И Чарльз Нанси, с которым ты разговаривала, сам не свой, понимаешь, у него отец умер, и он много времени провел за границей…
– Когда мы разговаривали в последний раз, – напомнила она, – у тебя монтировали новый сервер.
– Ах, конечно, конечно. Но только, умоляю, не давай мне говорить о бухгалтерских программах, а то я до завтра не закончу. Как там говорится? Ошибаться в природе человеческой, но чтобы поистине навести тень на плетень, э-э-э… нужен компьютер. Что-то в таком духе. Я со всем разберусь вручную, если потребуется, по старинке, и твои деньги к тебе в конечном итоге придут. Ведь этого бы Моррис хотел.
– Управляющий в банке говорит, мне понадобится десять тысяч немедленно, только чтобы остановить возвращение чеков.
– И десять тысяч будут твои. Прямосейчас, пока мы разговариваем, я выписываю чек. – Он нарисовал кружок в блокноте перед собой, вверху линия загнулась, так что получилось что-то вроде яблока.
– Большое спасибо, – сказала Мэв Ливингстон, и Грэхем Хорикс самодовольно улыбнулся. – Надеюсь, я не слишком тебе надоедаю?
– Нисколько, – заверил ее Грэхем Хорикс. – Ни в коей мере.
И положил трубку. Забавно, подумал он, что на сцене Моррис Ливингстон всегда изображал практичного йоркширца, гордящегося тем, что знает, где его денежки – все до последнего пенни.
Недурная пожива, решил затем Грэхем Хорикс и добавил к яблоку два глаза и пару ушей. Теперь оно почти походило на кошку. Очень скоро настанет время сменить жизнь, занятую выдаиванием привередливых знаменитостей, на жизнь, полную солнца, бассейнов, плотных обедов, хорошего вина и, если возможно, орального секса в огромных количествах. Грэхем Хорикс был убежден, что самое лучшее в жизни то, что все можно купить.
Пририсовав кошке пасть, он заполнил ее острыми зубами, так что зверь стал немного похож на пуму, и рисуя, напевал дребезжащим тенорком:
Когда я был молод, мой отец говорил:
«На улице солнце, так пойди поиграй».
Теперь я стал старше, и дамы твердят:
«Глядится неплохо, но скорей убирай…»
Моррис Ливингстон оплатил пентхаус Грэхема Хорикса на Капокабана и пристройку плавательного бассейна к вилле на острове Сан Андреас, и не надо думать, что Грэхем Хорикс не питал благодарности.
«Глядится неплохо, но скорей убирай…»
Пауку было не по себе.
Что-то происходило. Какое-то странное ощущение, как туман, расползалось на все и вся и отравляло ему жизнь. Он не мог определить, в чем дело, и это ему не нравилось.
Но вот чего-чего, а вины он за собой определенно не чувствовал. Такие вещи были ему просто неведомы. Он чувствовал себя великолепно. Он чувствовал себя круто. А вины не испытывал. Он не чувствовал бы себя виноватым, даже если бы его поймали на ограблении банка.
Однако повсюду вокруг витали миазмы дискомфорта, какого-то стеснения.
До сего момента Паук считал, что боги другие: у них нет совести, да и зачем она им? Отношение бога к миру, даже тому, по которому он ходит, было – в эмоциональном плане – сродни тому, что чувствует человек, играющий в компьютерную игру, но при этом представляющий себе общий ее замысел и вооруженный полным набором кодов, чтобы обходить препятствия.
Паук не давал себе скучать. Вот главное занятие его жизни. Главное – развлекаться, а все остальное не важно. Он не распознал бы чувство вины, даже если бы ему выдали иллюстрированное пособие, где все составные части снабжены ясными подписями. Не в том дело, что он был безответственным, – просто, когда этим чувством наделяли, он прохлаждался где-то в другом месте. Но что-то изменилось, то ли в нем самом, то ли в окружающем мире, и это не давало ему покоя. Он налил себе выпить. Он повел рукой и музыка стала громче. Он сменил запись Майлса Дейвиса на запись Джеймса Брауна. Не помогло.
Он лежал в гамаке под тропическим солнышком, слушал музыку, упивался тем, как невероятно круто быть Пауком… И впервые в жизни этого показалось мало.
Выбравшись из гамака, он подошел к двери.
– Толстый Чарли?
Никакого ответа. Квартира казалась пустой. За окном был серыйдень, шел дождь. Пауку дождь нравился. Представлялся таким уместным.
