Торн Стюарт - Влюблённые из Хоарезма
— Сулла записывает за нами каждое слово, Конан,— ответил Мардуф, проявляя нетерпение.— Но вот здесь лежит мой фирман о назначении кир-баши, в него осталось только вписать имя. Говори!
Если бы он мог двинуть хотя бы пальцем, Конан, наверное, не удержался бы от какого-нибудь непристойного и обидного жеста — и, вероятно все бы этим испортил. Мардуф ждал, постукивая свернутым в трубку фирманом о поручень кресла.
— Говори! Ты и помыслить не можешь, варвар, как прекрасна станет туранская земля, когда я воссяду на трон во дворце Аграпура! Сколько раз, размышляя об этом, я ясно видел нашу страну в довольстве и великолепии! И неужели одно злое дело не искупят тысячи добрых и угодных богам! Ну, скажи мне, что родится девочка — и не будет во всем мире принцессы счастливее, чем она, такой лаской и заботой я ее окружу! Но мне нужно опередить негодяя Рагдрима, брата Илдиза!
Он тоже мечтает о короне и непременно захочет племянницу в жены, хоть это и против закона Пророка!..
— Хорошо, я все скажу тебе,— проворчал киммериец, стараясь придать своему голосу оттенок не насмешки, но усталости и раздражения.— Я скажу тебе, что знаю, только вели перевернуть меня, потому что мне уже очень надоело изображать на стене ящерицу-геккона!
Наместник Хоарезма вздрогнул, оборвав поток красноречия на середине слова: он не ожидал, что варвар сдастся так скоро. Посмотрев на Конана, изо всех сил изображавшего мрачную сломленность, он милостиво кивнул. Карлики подскочили к вороту, цепи и блоки пришли в движение, крестовина с Конаном медленно повернулась.
— О, будущий Владыка Турана!— обратил к Мардуфу Конан свою речь, и меда в его голосе было столько же, сколько и яда.— Я и в самом деле читал тот свиток, хотя, наверное, не должен был этого делать, и теперь гнев Эрлика Огненноликого, несомненно, падет на мою главу никак не позже новолуния…
— Покороче!— оборвал его Мардуф. С каждым словом Конана лицо его все больше темнело, он начинал понимать, что варвар попросту потешается над ним. — Иначе мой гнев падет на тебя задолго до гнева Эрлика!
А Конан едва сдерживал рвущийся наружу смех.
— Гадание о наследнике произойдет на десятый день, о, ты, коронованный ослиными ушами! — выкрикнул он, уже открыто смеясь.
— В том свитке было все, кроме этого, о Мардуф Ишачья Задница! Можешь пойти и проверить сам, если сомневаешься в моих словах!
Глядя на то, как вытягивается бледное лицо будущего Владыки Турана, он заливисто расхохотался.
Мардуф оскалил по-волчьи белые и острые зубы и махнул рукой со своих подушек. Тяжелый деревянный молот опустился на голову Конана. Все поплыло у него перед глазами, и уже теряя сознание, он успел услышать спокойный голос, исполненный невыразимой злобы:
— Заточить в Черную башню. Сначала, киммериец, ты будешь жрать крыс, а потом крысы сожрут тебя. Еще никому не удавалось безнаказанно потешаться надо мной, клянусь алмазной короной повелителя Турана!
И больше Конан ничего не помнил.
Очнулся он уже в цепях.
В голове у него после вчерашней отравы изрядно гудело, все мышцы ныли, поэтому он не сразу пошевельнулся в ответ на пинки стражников. Но те, в конце концов, подняли его на ноги и, окружив плотным кольцом, поволокли, почти нагого, с одной только грязной тряпкой на бедрах, на главную площадь перед дворцом.
Здесь, под высокими стенами обители отца и благодетеля города, светоча справедливости и милосердия, находилось лобное место, и высилась зловещая Черная башня, узилище для самых отъявленных злодеев.
Солнце пекло немилосердно. Конан едва стоял на высоком помосте, мутными глазами глядя на зевак внизу. Монотонный голос зачитывал обвинение, в котором упоминалось и чернокнижие, и осквернение трупов, и гнусные помыслы о свержении законной власти от Повелителя Илдиза, милостью Эрлика владыки Турана.
При взгляде на огромные плечи и сильные руки обвиняемого во все это верилось с трудом. Если бы и задумал этот злоумышленник свергнуть правителя Хоарезма, то уж скорее не чернокнижием, а мощью молодого, ловкого тела, думал в этот час каждый, кто стоял тогда на площади. Опять же всем было известно, что двадцатилетние юноши не слишком-то охочи до колдовства и прочей премудрости. Но обо всем этом народ шептался украдкой, боясь, как бы и их не постигла участь этого пришельца издалека. А участь его была незавидна. В Башню вел только один ход. Сажая в нее злодея, ход замуровывали, и узник погибал вскоре от голода и жажды. Случалось, что заключенный был еще жив, когда стену ломали и сажали к нему нового осужденного на мучительную смерть. Тогда новичок, как правило, добивал соседа, и какое-то время еще жил, питаясь его соками и плотью. Ибо на девятый, или десятый день поста у несчастного мутился рассудок, он становился подобен зверю и не разбирал, что хорошо и что плохо, одержимый одним лишь желанием: выжить еще день и еще ночь.
Конана, скованного по рукам и ногам, втолкнули в душный подвал.
Каменщики приволокли большие плиты и раствор и принялись наскоро заделывать узкий лаз. Конан смотрел на них с равнодушием, достойным плененного тигра, с которым тот смотрит на служителей, убирающих его клетку, хотя мог бы одним ударом лапы переломить хребет любому из них. Ярость, безумная, темная ярость клокотала в душе киммерийца, но эта ярость была направлена не против подневольных рабочих, а против Мардуфа, их хозяина.
— Ты уж прости нас, брат,— вымолвил виновато один из каменщиков, выкладывая последний ряд.— Тут дело такое. Сегодня ты в этой проклятой башне, а завтра, глядишь, и я.
Луч света становился все тоньше по мере того, как один за другим ложились камни, пока не мигнул и исчез совсем. Конан оказался в кромешной тьме.
Впрочем, волчьи глаза варвара быстро привыкли к темноте. Какой-то источник света в подземелье все-таки был. И в этом призрачном, голубоватом свечении Конан разглядел кости, белеющие на каменном пыльном полу: череп, остатки ребер, осыпавшиеся по форме грудной клетки…
— Вот что тебя ждет, если не пошевелишься,— сказал он сам себе и попробовал порвать цепи. Опыт в подобных делах у него имелся. Доводилось в юности, когда оставался без гроша, таким образом зарабатывать на ярмарках, заставляя восхищенно охать красоток и завистливо хмуриться — их кавалеров.
С цепью на ногах он справился легко. Стальные звенья, жалобно тренькнув, лопнули от мощного рывка, и варвар хохотнул, презрительно сплюнув на камни. Не на того напал, Мардуф! Не по зубам тебе, туранскому шакалу, киммерийский волк!
Освободить руки, правда, оказалось потруднее. Они были скованы слишком тесно, всего пять или шесть звеньев отделяло друг от друга стальные браслеты на его запястьях. Пошарив вокруг, Конан нашел какую-то балку с торчащим из нее толстым железным штырем.
