Торн Стюарт - Влюблённые из Хоарезма
Добравшись до озера, он упал животом на камни и, склонившись над водой, принялся с жадностью пить.
И тут чья-то рука макнула его голову в воду.
Несмотря на звон в ушах и темное, кровавое марево перед глазами, у Конана еще достало сил высвободиться и отшвырнуть убийцу. Ярость придала ему сил, он с рычанием бросился на темные, расплывающиеся фигуры, осторожно подбиравшиеся к нему со всех сторон. Выхватив нож из сапога, киммериец успел расправиться с двумя из них, прежде чем на него упала тонкая шелковая сеть. Он вспорол ее, действуя с отчаяньем загнанного в ловушку барса, когда зверь, уже видя, что гибель неизбежна, раздает удары направо и налево в слепой жажде крови тех, кто забивает его камнями.
Ибо в Конана летели камни. Видя, что даже едва держась на негнущихся ногах, жертва еще способна унести с собой на Серые Равнины не одну жизнь, убийцы забрасывали его камнями издали, метя в голову. Он уворачивался, как мог, слепо тычась во все стороны в поисках выхода, но тут камень угодил ему в висок, и Конан упал.
Он еще помнил, как его, полуоглушенного и задыхающегося под грудой вонючих одеял, волокли куда-то, а потом везли в тряской крытой повозке, сквозь вощеную дырявую тряпку которой били тонкие лучи солнца, раскаленными иглами впиваясь ему в мозг.
Единственное, что он сумел сообразить в этой немыслимой кутерьме: убивать его явно не собираются, кому-то он надобен живым.
Потом его снова волокли, как ему показалось, в кромешной тьме, бесконечными коридорами и переходами. Он плохо сознавал, что с ним пытаются сделать и чего добиться. Наконец тряска и выпитая вода дали долгожданный результат, его стошнило — как он не без удовольствия отметил, на чьи-то штаны.
Видимо, на какое-то время он все-таки потерял сознание, потому что не помнил ни как срывали с него одежду, ни как прикручивали к большой деревянной крестовине наискось.
Очнулся он от того, что в лицо ему плеснула ледяная вода. Он встряхнул мокрыми волосами — и сознание снова расплылось, потому что низ поменялся с верхом, а в висках тяжело и гулко застучала кровь.
— Еще! — негромко велел чей-то голос.
Его снова окатил поток воды, и Конан окончательно пришел в себя.
— Приветствую тебя в моем доме, прославленный Конан из Киммерии!— услышал он тот же голос.
Чем-то он был знаком Конану, но голова у него еще кружилась слишком сильно, чтобы понять, где он уже слышал эти насмешливые интонации.
— Мне пришлось потрудиться, чтобы залучить тебя в гости!
Конан еще раз помотал головой и открыл глаза.
Он был распят вниз головой у влажной каменной стены не то подвала, не то каземата. Скудный свет факелов и масляной лампы на столе писца только сгущал кромешную тьму. Но даже этого света было довольно, чтобы разглядеть того, кто восседал в пяти шагах от него в складном золоченом кресле с грудой подушек.
Это был Мардуф, наместник Хоарезмский.
Киммериец с интересом всматривался в лицо молодого вельможи, которого до тех пор видел только издали на больших дворцовых праздниках. Ко времени прибытия Конана в Туран, Мишрак уже отослал Мардуфа из столицы, но новый наемник еще успел застать поток полуправдивых сплетен о знатном повесе и моте. О нем рассказывали тысячи небылиц, одну ужаснее другой.
Будто бы дочери владыки потому были так спешно отданы замуж, что Мардуф сожительствовал со всеми тремя, и плоды этого сожительства становились слишком явны. Будто бы выезжая в поля на соколиную и гепардовую охоту, он травил не степных лисиц и горных антилоп, а молодых деревенских девушек. Будто бы он родился таким же уродом, как и его отец, но повстречал однажды искусного мага из Стигии и получил от него красивую внешность за обещание служить Сету и сеять вокруг себя только зло.
Большей части этих сплетен Конан не верил. Случалось, он сам развлекался с тремя девчонками разом; случалось ему, повстречавшись в безлюдье с красавицей, обнаружить в ней ведьму, подстерегающую на дорогах молодых любострастных олухов, и, как правило, такая встреча кончалась для красавицы смертью. А услышав басню про купленную у Сета внешность, он просто расхохотался удивленному рассказчику в лицо и заявил, что давно не слыхал такой чуши. Попав в Хоарезм, Конан убедился, что правит Мардуф разумно, не обременяя город излишними поборами. Базар Хоарезма был шумен и многолюден, дела купцов процветали — а ничто так не говорит о толщине кошелька горожанина, как процветающая торговля.
Единственно верным из всех слышанных Конаном утверждений являлось одно: Мардуф был красив. Разве что несколько бледен, но вкупе с черными как вороново крыло волосами и бровями это придавало его лицу ту загадочность призрака, что так нравится женщинам.
Его темные глаза, всегда чуть сощуренные, светились тем же неземным светом, что и у его отца. Глядя в эти глаза, можно было с равным усердием совершить величайший подвиг и величайшую низость.
Кресло наместника стояло на небольшом возвышении. Рядом с этим возвышением, за низеньким столиком, погребенным под бумагами, сидел писец с отсутствующим выражением лица. Но как только золоченая трость Мардуфа коснулась его спины, он обернулся, задирая голову, глядя на хозяина с вниманием собаки, ждущей приказаний.
Мардуф снова заговорил.
— Мне известно, что этой осенью у Илдиза должен родиться ребенок. Также мне известно, что перед отъездом из Аграпура ты посетил дом Мишрака ибн Сулейна, где, несомненно, получил точные указания, как тебе следует действовать, услышав шорох в кустах рядом с драгоценным ларцом. Видишь,— тут он улыбнулся, и Конан пожалел, что не смотрел в другую сторону,— я вполне откровенен с тобой. Мне нужно было знать, что написано в свитке, а ты одного за другим убил троих моих людей. Хорошо ли это, о, прославленный ун-баши непобедимой туранской армии?
Конан молчал. Похоже было, что не один Мишрак имеет в Туране искусных шпионов за каждой дверью.
— Я уже не говорю о той стычке у таверны «Три негодяя». Я согласен, было бы глупо надеяться, что банда числом десять человек убьет пятерых, один из которых — Конан-киммериец. И я послал пятнадцать. И где они, мои умелые воины? У трех из них была снесена с плеч голова! Не спорю, они не заслуживали лучшей участи, и рано или поздно познакомились бы с топором палача, но до того еще послужили бы мне. Список моих обид велик, варвар, но ты можешь перечеркнуть его одним лишь словом.
Конан по-прежнему молчал.
Мардуф вздохнул с таким видом, словно его вынуждали на поступки, которых по собственному желанию он никогда бы не совершил.
— Обрати внимание на всех этих людей вокруг тебя, — продолжал он. — Вон те двое карликов — просто прислуга, они глухонемые. А мой добрый Ами, — он указал на худого, с безумными запавшими глазами человека, раскладывавшего на низком столике какие-то инструменты, весьма гнусные на вид,— самый искусный палач своего времени. Поклонись нашему гостю, Ами.
