Элизабет Мэй - Охотницы
— Я же сказала тебе, он мой друг.
— Ты намеренно не понимаешь меня?
— Это единственный мой ответ, Гэвин.
Его не было два года, и я не обязана ничего ему рассказывать. К тому же моя история слишком длинна, чтобы уместить ее в десятиминутный разговор.
Гэвин стискивает зубы.
— Ладно. Если ты хочешь так это оставить…
Он запрокидывает голову и осушает еще бокал. Я поражаюсь тому, насколько он трезв после всего этого виски.
— Это помогает?
— Приглушает видения, — говорит он. — Хочешь попробовать?
Я медлю. Я не раз пила виски, но я не из тех, кто пьет лишнее. Я всегда должна быть начеку, готова драться в любой момент. Но возможно, это поможет утишить ярость, подавить ее хоть ненадолго, чтобы я могла притвориться не настолько сломанной.
— Айе.
Гэвин наливает мне виски и протягивает бокал. Жидкость обжигает, оставляя на языке и в горле приятное тепло.
— Довольно неплохо, — говорю я.
Вкус совсем не похож на коллекции отца. Крепче.
— Идеально для мрачного настроения. — Он садится и скрещивает ноги. — И делает общественные мероприятия почти что терпимыми. Может пригодиться и для неуправляемых пикси.
Я игнорирую его очевидную попытку вернуться к разговору о Деррике. В конце концов, Киаран мастер смены темы, так что я и этому училась у лучшего.
— Тогда хорошо бы им запастись. Я предвижу в твоем будущем много подобных событий.
— Неужели?
— Точно. — Я отпиваю еще. — У леди Кэссилис на тебя большие планы.
Гэвин бледнеет.
— Что ты имеешь в виду? Что за планы?
— Она намеревается женить тебя в этом сезоне. Поздравляю.
Слова, которые вызывают ужас в сердце любого холостяка с титулом.
— Это она тебе сказала, сама?
— Кэтрин сказала. Твоя матушка и я до сих пор с трудом переносим друг друга.
— Матушка всех переносит с большим трудом. Ты просто оказалась ближайшей жертвой. — Он наклоняется вперед. — Скажи, а какую бедняжку она приговорила как самую подходящую мне пару?
— Пока никакую. Ты хоть приблизительно представляешь требования своей матушки? Я удивлюсь, если она найдет кого-то, отвечающего им.
— Погоди минутку. — Он закрывает глаза и снова отпивает виски. — Ладно, давай рассказывай.
Я делаю глоток и отставляю виски, чтобы загибать пальцы.
— Свободное владение латынью и французским, прекрасная игра на фортепиано, талант к танцам, из семьи с прекрасной родословной, предпочтительно шотландской, отличная вышивальщица, с выдающимся интеллектом, но при этом не умнее тебя, приятной наружности, и, самое главное, она должна достаточно бояться будущей свекрови. У меня закончились пальцы. Вот тебе начало.
Гэвин моргает.
— Ты не добавила «побеждает каждую партию в крикет», «читает сиротам» и «укрощает котят».
— Будь у меня еще пальцы, я бы добавила, заверяю.
— Если такая женщина и существует, не знаю, стоит ли восхищаться ею. Или нужно ее пожалеть.
— И то и другое. Определенно и то и другое.
Гэвин смеется и встречается со мной глазами. На миг он снова выглядит как мальчишка из детства, в которого я, как мне казалось, влюбилась. А затем я вижу, что за этой улыбкой, и понимаю, что он больше не мальчик. Там сокрыта печаль, не покидавшая его взгляда с того момента, как я вошла в эту дверь. Ни он, ни я уже не будем такими, как раньше. Мы слишком многое видели, чтобы остаться прежними. Нам не вернуться. И я начинаю немного жалеть об этом.
— Я скучал по тебе, — неожиданно говорит он.
— Я тоже по тебе скучала. Ты никогда не навещал меня.
— В Англии меньше фейри. — Он трет глаза. — Видения стали куда хуже, когда я вернулся в Шотландию. Я навещал матушку в Йорке год назад и совершенно не мог спать. Сомневаюсь, что я надолго здесь останусь.
— Так почему ты приехал?
— Чтобы удостовериться, что Кэтрин будет счастлива в браке. Матушка убедила меня остаться на празднование Хогманай, но я собираюсь уехать после Нового года.
Я беру его за руку.
— Когда вернешься в Оксфорд, осмелься мне написать, — говорю я. — Иначе я буду волноваться…
Резкий вой внезапно вспарывает воздух. Мы одновременно разворачиваемся к окну. Вой ненормален, он слишком пронзителен, чтобы принадлежать животному.
— Что это было? — шепчу я, вставая, чтобы выглянуть из окна.
— Я предпочел бы не выяснять, — отвечает Гэвин. — Нам следует…
Второй вой раздается ближе, и он гораздо громче первого. Привкус дыма и пыли быстро оседает на языке. Сухость проникает в легкие, и я хватаю воздух. Я сгибаюсь и кашляю, пока горло не начинает болеть.
— Айлиэн?
Гэвин хватает меня за плечо.
— Отойди от окна, — пытаюсь сказать я, но слова получаются придушенными, едва различимыми.
Я в отчаянии отталкиваю Гэвина. Он отлетает назад и натыкается на чайный столик.
А потом что-то врывается в окно и меня осыпает осколками стекла.
Глава 17
Массивное тело с блестящей черной гривой врезается в меня. Я хватаюсь за мягкий мех и ударяюсь спиной о ковер. Она горит, когда меня протаскивают по нему. Рассыпавшиеся осколки стекла режут мне кожу. Я врезаюсь в деревянный стол Гэвина и прикусываю язык, чтобы не закричать.
Гончая нависает надо мной. Она крупнее тех, что я когда-нибудь видела. Будь я на ногах, она достигала бы мне до груди — стоя на четырех лапах. Темный мех блестит и идет волнами в сумрачном свете камина, меняя оттенки на фиолетовый, зеленый и красный. Глаза ее горят алым огнем.
Cù sìth. Печать продолжает ломаться, и теперь гончие проникают к нам, как и предсказывал Деррик.
Я остаюсь неподвижной. Собака обнюхивает меня, чтобы убедиться, что я тот самый человек, которого она ищет. Которого ее послали убить.
— Айлиэн!
Голос Гэвина звучит словно издалека, как будто он уже не в комнате.
Я хватаюсь за мех, запускаю в него пальцы. Я знаю, что собака убьет меня, как только поймет, кто я, и мне нужно от нее избавиться. Но гончая слишком тяжелая, добрых семнадцать стоунов чистого веса, давящих на меня. Мой корсет, при всей его широте, мешает дышать, а тело гончей делает все еще хуже. Сердце колотится в ушах, ритмичный стук становится громче, громче…
Cù sìth снова втягивает носом воздух, открывает глаза и рычит. Теперь она знает, кто я такая. Что я такое. У нее острые, как кинжалы, зубы. Я втягиваю воздух, не в силах пошевелиться, даже если захочу.
Глаза гончей сияют ярким, обжигающе алым огнем. Ее слюна капает на мою кожу, зубы скалятся в нескольких дюймах от меня. Только мои руки, вцепившиеся в ее шею, не позволяют собаке впиться в меня, но это и все. Я вкладываю в это все силы, которые дает мой дар, по словам Киарана, врожденный дар Охотниц. Я сжимаю кулаки, усиливая хватку. Тяжелый мех густой и плотный, как доспехи.
