Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - Гроссграф
Она кивнула, мол, не осмеливается спорить со всемогущим человеком, вон как блестит кольцо всевластия, но спросила напоследок грустно, даже жалобно:
- Я понимаю… Она очень красивая?
- Кто? - спросил я в недоумении.
- Не притворяйтесь, - прошептала она с бледной улыбкой. - Я все слышала.
Я вскинул брови:
- Да что вы такое подслушали?
- Я не подслушивала, - запротестовала она. - Вы сказали громко, даже крикнули! И повели этих ужасных демонов на крепость Верховного Мага за свою даму сердца Фратерните… Она, должно быть, красивая. Даже очень красивая!
Я покачал головой.
- Что красивая? Она прекрасна. За нее сражались и умирали целые народы. Да, леди Элизабет, она прекрасна в своем фригийском колпаке и в простом платье. Хотя на картине Делакруа, на мой взгляд, несколько полновата. Но когда отважно вышла с обнаженной грудью и знаменем в руках на баррикады… Это было нечто!
Она охнула:
- С обнаженной грудью?
- Да, с обнаженной, - подтвердил я. - Это не совсем то, что голой. Понимаете?
Она прошептала боязливо:
- Но это… чересчур… особенно если на улице…
- Это простым женщинам чересчур, - заверил я. - А она - необыкновенная! Кстати, а вы не слыхали, что кричал виконт, а ныне граф Макиннон?
- Нет…
- Он рвался отомстить за обесчещенную Лукрецию, - объяснил я. - Так я понял по своей медвежистости. Тарквиний Гордый обесчестил ее, а чтобы никому не рассказала, отрезал ей язык. Это случилось в Древнем Риме три тысячи лет тому, но, видимо, сэр Макиннон свято чтит семейные традиции, а в его роду мстят все еще за нее. Как отомстят полностью, тогда за других мстить будут. Так что мы оба дрались за гордых и прекрасных женщин… которых, конечно же, не найти в мире утонченного флирта. Жалко, да? Или нет?
Она сказала растерянно:
- Вы вообще странно так и завораживающе говорите. Одного не пойму…
- Чего именно?
- Почему вы даже не смотрите на женщин? Сейчас они все вам доступны.
Я хмыкнул:
- Это риторический вопрос? Или вам в самом деле хотелось бы, чтобы я… гм… пошел, как говорится, побеждать?
Она опомнилась, видно по лицу, дескать, далеко зашла, постаралась вернуться в привычное русло и произнесла, надменно наморщив хорошенький носик:
- Мне ничего от вас не хочется. А вам?
Я ответил с нахальной улыбкой, глядя ей в глаза:
- И мне от вас. Ну как?
- Говорите, - проговорила она насмешливо, - говорите.
- А вот представьте себе, - сказал я. - Мне редко когда хочется то, что хочется всем. Знаете ли, женщины общего пользования хоть и привлекают внимание, но… знаете ли…
Она побледнела, я отчетливо видел, как в ее хорошенькой головке пробуждаются совсем непривычные мысли и образы, но это для пользующейся бешеным успехом женщины, а теперь еще и принцессы, слишком, она вздрогнула и проговорила дрожащим голосом:
- Сэр Ричард, я не считаю образ жизни в нашем королевстве хуже, чем в том, на существование которого вы так непонятно намекаете!
Я поклонился.
- Да-да, конечно. Вы правы, леди Элизабет. Нельзя их сравнивать. Вы правы.
Она гордо удалилась, единственная, которой пофиг, что я Верховный Маг и вообще Темный Властелин. Для женщины мы в первую очередь мужчины или не мужчины, а я хоть и мужчина, но орешек не по зубам, и лучше сделать вид, что не очень-то и хотелось.
Передо мной распахнули входные двери, непривычно резкий воздух ворвался в легкие. Я покрутил изумленно головой, как же быстро привыкаем к аромату духов и фимиаму! И начинаем думать, что это и есть настоящее.
На улицах по-прежнему поспешно уступают мне дорогу. Почему-то льстит, приятно, хотя понимаю, что нехорошо. Пронесся на коне, пугая прохожих, на площади испуганно вскрикнули, когда я выметнулся на злобно хрипящей лошади.
Впереди вырастают ворота резиденции герцога, ныне короля. Мелькнула насмешливая мысль, что мечусь между королевским дворцом и дворцом герцога, как дурак, а вовсе не властелин, но вообще-то остался один-единственный штришок для завершения всей затянувшейся экспедиции на Юг…
Ворота поспешно распахнули, мы с грохотом пронеслись во двор. Испуганные слуги перехватили повод у самого входа в здание. Я быстро миновал холл и вбежал по лестнице, чувствуя, как сердце стучит все чаще, кровь разогревается, а непонятная злость грызет внутренности.
В комнате для гостей попробовал лечь, но вошли слуги и робко спросили, что изволю. Я погнал их таким рыком, что бедняги могут помереть от ужаса, снова бросился на ложе, поворочался, вскочил и забегал взад-вперед.
Мысли, тяжелые, как свинцовые пули, но быстрые, как свет, бьются внутри черепа с такой силой, что разогрели его до багрового свечения.
В зеркале красная рожа, в глазах полопались кровеносные жилки, лоб в бисеринках влаги, это голова старается таким образом охладиться, но пот закипает, еще только выступая из пор.
Ладони мои стиснули череп, вот-вот взорвется от тяжелых и злых мыслей. Я же всемогущ, всемогущ!… Я владею такой армией демонов, что пройду по континенту, как Аттила по Европе, сотру эти феодальные пережитки, всех согну в бараний рог и заставлю любить Родину, мать вашу, а также культуру, цивилизацию и прочий гуманизм, а кто против гуманизма, тех повешу вдоль дороги, как римляне распинали грязных бунтовавших рабов.
Довольно церемониться с быдлом, пора вести борьбу за прогресс решительно и быстро, не цацкаясь и не обращая внимания на жалкие вопли правозащитников.
Я могу, я знаю, у меня есть и воля, и знания, и… что редко попадает в одни руки, возможности! Как политик я не должен обращать внимание на мелкие шероховатости и отступления от законов, будь то придуманные людьми или - три ха-ха! - заложенные в нас при рождении.
То есть я не должен выпускать из рук такую мощь, как покорная армия демонов. Вот когда все сделаю, совершу, всех нагну и выстрою Царство Божье на земле, тогда можно и отпустить на свободу. В оправдание себе, хотя что мне оправдываться, могу сказать правдиво и честно, ничуть не кривя душой, что буду заботиться о демонах. Неволя у меня им покажется раем в сравнении с тем, чем была бы у других магов.
Замычав, я подбежал к стене и шарахнулся лбом о шероховатый камень. Острая боль стегнула, как кнутом, тут же исчезла. Я потрогал ушибленное место, даже кровь не успела выступить, регенерация бдит, озлился и ударил башкой с размаха, твердо зажав в кулаке воли желание унять боль и залечить ранку.
Теплая кровь защекотала лоб, затекла в глазницу, а затем заскользила вязкой струйкой по щеке. Я прислушивался к боли, отвык, сволочь, даже сражения для тебя хаханьки, любая боль длится мгновения, это уже несерьезно, в этих условиях драться с моей стороны никакое не рыцарство, а уже сволочизм, если не сказать сильнее…
