Юрий Самусь - Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного
Четырехкомнатная квартира, выбитая Марьей Ибрагимовной всеми правдами и неправдами из горисполкома, была ее единственной гордостью и любовью. И заработная плата, и гонорары, и прочие доходы – все шло на обустройство дорогого сердцу сказочницы гнездышка. Директоров мебельных магазинов Тетя Мотя любила, как родных братьев и сестер, которых, впрочем, у нее отродясь не было. Антиквары Кустючную попросту боготворили, ибо сплавляли ей всякий хлам, при этом без особых усилий убеждая покупательницу, что берет она вещь поистине уникальную. А что касается бытовой техники, то за нее Кустючная готова была отдать и отца родного вместе с мамашей, и прочими родственниками в придачу.
Вот и сейчас, осмотрев кабинет, Тетя Мотя пришла к выводу, что рядом с книжными полками великолепно будет смотреться картина, которую совсем недавно предлагал ей верный человек.
– Это же последний писк! – говорил он, закатывая глаза. – Неизвестная авторская копия знаменитого «Черного квадрата». На Западе ей цены нет, а у нас… Да, что там, вы же сами понимаете…
Марья Ибрагимовна старательно делала вид, что понимает все…
– Возьму, – окончательно решилась она, глядя на свежесостряпанный рассказ. – Цену этот козел, конечно, снизит. А не то… не видать ему сыра даже по праздникам.
– Совершенно верно, – подтвердил мягкий, вкрадчивый голос.
Так как у Тети Моти ни домработницы, ни мужа не было, а выдать ключ Расторгуеву она посчитала совершенно ненужным, то Марья, понятное дело, испустила вопль, дернулась и вместе со стулом опрокинулась навзничь.
Надо отметить, что сказочница не была женщиной худощавой, а значит, и резвой. Опрокинувшись, она принялась нелепо махать ногами, словно жук-навозник, перевернувшийся на спину.
Тут же со словом «мадам» и величайшими извинениями ей подали руку, и Кустючная вцепилась в нее, словно бульдог, мертвой хваткой. Однако вцепившись, она вдруг поняла, что вовсе это даже не рука, а самая что ни на есть кошачья лапа с рыжей шерстью, под которой просвечивала бледно-синяя татуировка: «Не забуду власть родную!» И тут до тети Моти дошло, что возвышается над ней тот самый наглый кот, возмутительным образом испортивший вчерашнюю вечеринку.
– Пардон, мадам. Прошу меня великодушно простить, – суетился кот. – Я ни коим образом даже в помыслах не имел намерения вас пугать.
– Да поднимешь ты меня или нет?! – перестав дергаться, рявкнула Кустючная, от злости позабывшая про страх.
– А я, по-вашему, чем все это время занимаюсь? – обиделся кот. – Я, быть может, последние жилы надрываю, а от вас, мадам, ни слова благодарности в ответ.
– Вот еще! – фыркнула Тетя Мотя и, отстранив кота, сперва встала на четвереньки, а затем и в полный рост.
– Ты как сюда попал? – уперев руки в складки на боках, вопросила она.
– Вот так всегда, – сник кот, – ты на куски готов разорваться лишь бы помочь человеку, а с тебя за это строжайшим образом требуют отчета.
Боюн поднял опрокинутый стул и наглым образом уселся на него, оставив хозяйку стоять.
– Ах ты скотина! – багровея, прорычала Тетя Мотя. – Я кого спрашиваю?
– А мы разве в уголовке находимся, чтобы отвечать на всяческие вопросы? – отмахнулся от Кустючной, как от назойливой мухи, кот, при этом подцепив коготком рукопись со стола.
– Положь, скотина! – прошипела Марья-ужасница.
Но кот даже ухом не повел, ибо водил он в это время другими органами, а проще говоря, глазами, читая Тети Мотины перлы.
Обалдевшая от такой наглости, Кустючная молчала, пытаясь сообразить, чем бы это тяжеленным запустить в рыжего прохвоста.
– Ошибок много, – тем временем вздыхал и морщился Боюн, – «жи», «ши», голубушка, пишутся через «и». Надобно это знать. А то вот получается «шыпел» да «жыл». Грамотой нужно обладать, особливо литераторшам.
– Умник! – фыркнула Марья, надув губы и сделав маленький шажок к столу, где помещалось внушительных размеров пресс-папье.
– Вы, небось, в школе двойку по русскому имели? – не отставал кот.
– А зачем мне грамота? Есть на то корректоры с редакторами. Им за это зарплату выдают.
– Ну, а элементарная культура где? Где, я спрашиваю? – не отрываясь от чтения, нравоучительно пытал кот.
– Где-где? У козла в бороде! – выдохнула Тетя Мотя, замахиваясь пресс-папье.
Боюн задрал голову, посмотрел поверх стекол очков, сдвинутых на кончик носа, на перекошенное, с багровой бородавкой на носу лицо сказочницы и спросил:
– И это что ж, мадам, вы затеяли такое? Это, надо полагать, вы объявляете войну? Извольте, я принимаю ваш вызов.
– Брысь! – прохрипела Тетя Мотя, запуская свое оружие в кота. – Сгинь, нечистый!
Пресс-папье с удивительной точностью угодила в древнекитайскую вазу эпохи Мин, изготовленную в Одессе года три назад. Та, понятное дело, не выдержала такого оскорбления и посыпалась на пол мелкими осколками.
– Это я-то нечистый? – поразился кот, отпрыгивая тем временем в сторону. – Я, быть может, перед тем, как отправиться к вашей милости с визитом, душ принимал. Спросите в четвертой бане, вам скажут. Нет-нет, спросите, вам это непременно подтвердят.
Разумеется, Боюн безбожно врал. Ни в какой он бане не был, опасаясь воды, как черт ладана. Конечно, шерсть перед сном он вылизывал, но дальше этого дело не доходило. Вообще, кот любил приврать, но врал он настолько правдиво, что ему никто не верил.
Тем временем Тетя Мотя, ухватив освободившийся стул, секирой занесла его над бедной кошачьей головой.
– Учтите! – заорал тот, – за одного битого… два года дают.
– За тебя только благодарить будут, – парировала литераторша и резко опустила руки.
Удар, разнесший несчастный стул на куски, цели не достиг, ибо в последний момент кот невероятным образом испарился, чтобы тут же материализоваться подле стола.
– Я с вами судиться буду, – прошипел он. – Попытка убийства – раз, возведение напраслины – два!
– Какой еще напраслины? – не поняла Марья.
– А то как же? Кто меня в вашем рассказике убивцем оприходовал, кто двадцать трупов навесил? Мокруху лепишь, старая? Не выйдет! И не таких кляузников на чистую воду выводили. Что ж это делается, товарищи? Честного, понимаешь, и добропорядочного кота, который за свою жизнь и мыши не обидел, в уголовники записали. Нет, этого я так не оставлю. Я буду жаловаться в Комитет по правам человека! – и Боюн зарыдал жалобно и тоскливо, прикрывая блудливые глаза лапой.
Марья отбросила обломки стула и решительно двинулась к столу, прихватив с книжной полки огромный чугунный подсвечник работы, как уверял все тот же верный человек, Леонардо да Винчи. Кот же, заметив движение хозяйки, закатил бесстыжие свои очи и брякнулся на спину, да еще и лапы скрестил на груди. Только толстенный хвост змеей извивался по столешнице, на которой разлегся прохиндей.
