Владимир Колосов - Вурди
— Дур-рак! — выругал Слюнявого третий охотник.
— Вот именно, — подтвердил Гвирнус, вытаскивая застрявший в досках нож. — Теперь нас двое на двое, если считать по ножам. Нечестно, да? Лови!
Бросок, и третий со стоном осел вниз.
— Ты убил его, ты! — заорал как полоумный Слюнявый, бросаясь вперед.
Гвирнус встретил его сокрушительным ударом в челюсть и, откидывая моментально обмякшее тело, крикнул:
— Ну же, Гилд!
Тот остался на месте.
— Боишься? — Гвирнус шагнул на дорогу.
— Нет. — Голос бывшего приятеля звучал не слишком уверенно.
— Так что же я вам сделал, а? — наступал нелюдим.
— Не ты — Ай-я, — пятился охотник.
— Мол, колдунья она, да?
— Да. И хворь-то… Ее рук дело.
— Вот, значит, как. Меня, значит, убить. А ее?
— Сжечь, — криво усмехнулся Гилд, — колдунья как-никак. — Он вдруг отвел глаза и прошептал еле слышно: — Ты можешь убить меня, Гвирнус. Только, гляди, не опоздай…
Тратить время попусту нелюдим не стал.
Глядя на спину бегущего к дому Гвирнуса, бледный как смерть охотник сплюнул себе под ноги и буркнул уж невесть кому:
— Дурак!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Удар ногой. В живот. Как тогда. Илка. Пьяная. Злая. (А как же ей не быть злой, если она, Ай-я…)
— Ох, — Ай-ю согнуло пополам, — эх, — выгнуло с такой силой, что она едва не свалилась с постели. Сознание медленно возвращалось. Жарко. Очень жарко.
Ослабевшими руками Ай-я откинула ненужное одеяло. Очень жарко.
Пот жег глаза. Она зло рванула ворот прилипшей к телу ночной рубахи. (О! Как тяжело дышать!) С таким же удовольствием (и злостью) она сорвала бы облепивший ее своими липкими объятиями дом (почему здесь все будто в дымке, почему так слезятся глаза? Почему вдруг в комнате так темно?).
Ай-я с трудом повернула тяжелую голову, осмотрелась.
«Дым. Это дым, — внезапно поняла она, — что там рассказывал Гвирнус? О пожаре? Где? В лесу? Неужто теперь горит и Поселок?»
Горит. Надо бежать. Превозмогая боль, она поднялась с постели. Клубы дыма обволакивали сейчас особенно хрупкое (вот-вот рассыплется на части) тело. Почти чужое. Забивались в ноздри. На мгновение дым будто осел вниз, и Ай-я увидела пробежавшую вдоль стены белую струйку. Пошатываясь от боли внизу живота, с гулко бьющимся сердцем, Ай-я ковыляла к двери.
Шаг.
Другой.
Третий.
Нет, не дойти.
Она облокотилась о стену (каждое движение давалось с неимоверным трудом). Ну же. Оставалось протянуть руку и толкнуть тяжелую дубовую дверь, но сил уже не было; ноги Ай-и подгибались, в затуманенном сознании то вспыхивали, то снова гасли разноцветные огоньки. Она попыталась поднять руку — та не слушалась, повиснув плетью, лишь пальцы сжимались в кулаки и разжимались вновь в такт рвущемуся на части (так казалось Ай-е) животу.
— Не могу! — шептала она с ужасом, превозмогая новую волну боли и страха. Ай-я присела на корточки, уговаривая не себя — его:
— Милый, потерпи…
Потом медленно, из последних сил поднялась и тяжело навалилась на спасительную дверь, ожидая, что та распахнется и выпустит ее наружу.
Однако дверь не распахнулась.
«Заперта. Снаружи», — почему-то ничуть не удивилась Ай-я. Будто знала: так оно и будет. Впрочем, удивляться не было ни времени, ни сил.
Вдоль стены, стиснув зубы, Ай-я двинулась к окну. Языки пламени (почему-то белые, как редкий в здешних местах снег) уже вовсю ползали по потолку. Ай-я едва сдерживала приступ рвоты. Наполненная едким дымом грудь хрипела, как рваные кузнечные мехи.
— Гвир! — слабо простонала Ай-я.
К окну уже было не подойти: там полыхал огонь.
Почему?
За что?
Разум отказывался что-либо понимать. И только одна мысль молоточками выстукивала в висках:
— Ведь это не ты? Правда, Гвир?
2Хижина горела, но разгоралась медленно, будто нехотя, отчаянно дымя, — черные клубы поднимались вверх, заволакивая небо. Хорошо горел лишь принесенный рыболовами хворост: он весело и озорно потрескивал, разбрасывая ярко-оранжевую капель огня и целые тучи пепла, которые легкий ветерок тут же торопился разнести по двору.
— Странно как-то горит, видишь?
Питер выглядел довольным. Рух, напротив, с испугом наблюдал за происходящим, медленно отступая к калитке. Он нервно теребил пальцами прыщавый подбородок, тихо приговаривая:
— Сделали уже. Может, я пойду, а?
Гнус стоял рядом с группой охотников, которые о чем-то шептались между собой. Он усиленно пытался принять безразличный ко всему происходящему вид, но глупая улыбка, которая то и дело вспыхивала на его некрасивом, раскрасневшемся от пота лице, выдавала его. Гнус боялся и потому старался держаться поближе к охотникам — случись что, те в обиду не дадут. Охотники тоже понимали это. Они презрительно поглядывали на рыболова, но гнать не гнали: стоит и пускай. Жаль только, все так просто получалось. Знатная могла быть «охота», но, видно, Питер набрехал: ни колдовства, ни Гвирнуса. Ни-че-го.
Питер и рыболовы могли справиться и сами.
— Странно горит, — повторил Питер, стряхивая осевший на рубаху пепел.
— Чего же тут странного? — пробормотал Гнус.
— Да ведь Геева не так горела. Сразу вспыхнула. А тут — будто отсырела насквозь. Дымит, а что толку? Эй! К дубу лучше не подходить, — внезапно крикнул Питер кому-то из скучавших в сторонке охотников.
Между тем из малинника на четвереньках выполз Вислоухий. Медленно встал. Отряхнул перепачканные колени. Мутным взглядом оглядел Питера, охотников, Руха. Лицо его было необычно бледным, даже оттопыренные уши, казалось, обвисли и походили на засохшие прошлогодние листья. Вся рубаха рыболова была вымазана чем-то серо-зеленым. Глазевший на приятеля Рух вдруг торопливо пробормотал:
— Конец.
Вислоухий, пошатываясь, направился к Питеру, но, не пройдя и пяти шагов, вдруг согнулся пополам, во рту его что-то булькнуло, и он громко рыгнул, выплеснув из себя струйку грязно-зеленой жидкости.
— Уф! — Он вытер мокрый рот рукавом. Выпрямился. Попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, и лицо его исказила жутковатая гримаса страха. — Съел что-нибудь не то. С утра, — жалобно произнес он, — отравился малость. Пройдет.
Теперь уже все — и охотники, и Питер, и Гнус с Рухом — уставились на него.
— Это не хворь. Нет. Совсем не похоже. Вот увидите. Там, — он ткнул себя пальцем в грудь, — под рубахой, не бойтесь, и нет ничего. Ну этих… Язв. Да. Я же здоров. Отравился я, — торопливо бормотал рыболов, медленно приближаясь к застывшему в ужасе Питеру.
