Марина Казанцева - Путь в Селембрис
У них был только день, чтобы обойти все лавки, закупить провизию, некоторые иные вещи и умчаться на белой тройке. В последний час перед отъездом они по обыкновению заходили в трактир погреться и поесть. В этих местах всегда было шумно. Приезжие обычно не стеснялись и громко обсуждали за столами свои сделки и свои домашние дела. Смех и слегка пьяный говор придавали ужину в трактире некоторую пикантность, как дым очага придаёт вкус мясу. Хлопанье дверей и возгласы входящих вливались в общий гвалт. Приходя с мороза, люди трясли пышными шубеями, отрясая снег с воротников. И тут же громкогласно требовали горячительного.
Лён давно уже заметил худенькую девочку-прислугу. Она бегала среди столов, с усилием поднимая подносы с десятком кружек. Несла глубокие тарелки с дымящейся едой. Убирала грязную посуду.
Тонкое, немного бледное лицо. И странные светло-рыжие пряди, выбившиеся из-под косынки. Командовала за прилавком толстая матрона с пышными плечами и зычным голосом.
Увидев, что гости у окна давно сидят и ждут, толстуха крикнула:
— Что ртом ловишь мух, негодница?! Ленища непроглядная! Ступай к господам и спрашивай, чего угодно их милостям! Вот несчастье-то! Приютила побродяжку, пожалела! Не хочешь отрабатывать кусок — катись на улицу! Лови руками снег!
Прислуга молча принесла заказ на стол Гонды и Лёна. Руки её дрожали, из-под ресниц готовилась потечь слеза.
— Как тебя зовут, девочка? — тихо спросил Гонда.
— Натинка.
Лёну не лезла в рот еда. Он наблюдал за тем, как толстая хозяйка гоняет по всему продымленному помещению уставшую прислугу. Магирус подошёл к прилавку и заговорил с держательницей трактира. Он расплатился и небрежно спросил:
— Давно вы терпите мучения с такой прислугой?
— Ох, не говорите, господин мой! Уж такие терплю мучения! Откуда она только взялась на голову мою?!
— И откуда? — спросил Гонда.
— Да привела одна старуха! Возьмите, говорит, сиротку в услужение. Ну, я же добрая душа! Вот, пожалела и взяла! Теперь терплю мучения.
Толстуха прослезилась и принялась вытирать глаза подолом.
— Я так сочувствую вам. — серьёзно проронил Магирус. — А вы не пытались от неё избавиться?
— Уж я пыталась, сударь! Уж пыталась! Мне предлагали и получше этой доходяги в прислуги девок! Румяных, круглых, весёлых, бойких! Чтоб посетитель крякал и ус вертел, глядя на такую справную прислугу! Такой под мышки по бочонку пива и в зал пускай гулять! Через минуту, глядишь, неси ещё бочонки! А эта доходяга еле ноги тащит! Уж какие б были у меня доходы!
— Так что не выгоните?
— Ой, не могу! — испугалась баба. — Старуха зыркнула на меня нехорошим глазом и пригрозила, что если выгоню сиротку, сама пойду по рынку с кружкой — подаяние просить.
Они оба вышли на мороз. Лён молчал — ему было жалко девочку.
— На обеих наговор. — проронил Волшебник. — Тёмный наговор. Девочку не увести, не выгнать. И сама уйти она не может.
С тем они и вернулись к своим коням.
— А ты можешь освободить её, Гонда? — спросил Лён, когда они уже трогались с места.
— Не знаю. — ответил Волшебник. — Не хочется связываться с ведьмачьим колдовством. Что-то скрывает ведьмак в этом трактире. Что-то прячет от кого-то.
Более до конца пути Магирус не сказал ни слова. Не пел песню. Молча правил лошадьми и гнал повозку. Потому и прибыли они на полсуток раньше.
* * *Прошло всего три дня. Всё это время Магирус пропадал в своей лаборатории один. Что-то искал в своих книгах, смотрел в зеркала. Водил рукою над пустым котлом.
Лёна не оставляло видение светло-красного локона, выбившегося из-под грубой косынки небелёного полотна. Такие волосы были у Зоряны до того дня, когда превратило колдовство лесной ведуньи её в безмолвную ночную тень.
Вот на исходе третьего дня, когда зажглась вечерняя звезда и закат разлил малиновый свой свет, позвал учеников Волшебник. Они оторвались от любования розовой минутой и побежали в мастерскую.
— Принесите мне из моей спальни то, что лежит под подушкой. — велел Магирус.
Впервые он разрешил им заглянуть в свою спальню. И оба с охотой помчались выполнять поручение.
В небольшой, уютной спальне, помимо кровати под балдахином, стоял комод с выдвижными ящиками. А на комоде среди зеркал — портрет. Лён сразу понял, кого видит. Светлокожая Северная Дева, Зоряна, в красках жизни, молодости, счастья. Смеются синие глаза. И длинные, словно водопад зари, клубятся волосы по плечам. Нет на ней проклятого жемчужного убора. Нет свадебных одежд. Только синее платье с красным воротом и вышитыми рукавами.
— Кто это? — спросил Пафнутий.
— Зоряна. — тихо ответил Лён. — Душа замка Гонды. Его Северная Дева.
Под одной подушкой Лён увидел то, что ожидал найти — серебряный кулон с аквамарином.
— Что ты нашёл? — поинтересовался Паф.
К великому удивлению Лён обнаружил, что друг не видит сияния аквамарина сквозь серебряный узор. А сам он отчётливо видел игру камня в свете свечей.
— Недаром лесная ведьма подарила тебе синюю одежду. — сказал Волшебник. — Ты подвержен притяжению к необыкновенному.
— А у меня что за цвет? — поинтересовался Паф, немного обескураженный тем, что не в состоянии видеть аквамарин.
— Ты добрый друг, Пафнутий. — с улыбкой отвечал волшебник. — У тебя дар товарищеского тепла. Не зря колдунья не пожелала разлучать вас. Завтра опять уходим в путь. Со мной опять пойдёт Лён.
Пафнутий всё понял и не обиделся. У него и в самом деле был подлинный дар товарищеского тепла.
* * *— Магирус, ты её освободишь?
— Всему своё время, Лён. Всему своё время. Не гони судьбу. — всё, что сказал в ответ Волшебник.
Они не везли с собой товары.
В трактире ничего не изменилось. Всё так же бегала с подносами Натинка. Всё так же причитала толстая хозяйка. Все ели, пили, веселились. Приходили и уходили. Она узнала их и едва заметно улыбнулась.
Когда настала пора расплачиваться, Гонда вместе с деньгами положил на стол серебряный кружевной шарик.
— Это тебе, Натинка. — сказал он. — Пришей, как пуговку, и носи.
Она удивилась, но взяла. Тогда Гонда подошёл к хозяйке.
— Это тебе. Носи в кармане, и достаток не оставит тебя.
Он положил на стойку половинку серебряного рубля. Толстуха тоже удивилась, но не стала спорить и спрятала вещицу в карман передника.
— Через неделю мы вернёмся, — пообещал хозяйке Гонда. — Проведаем, как у вас дела.
Лунные кони несли повозку, взрывая копытами сухой снег и выпуская пары. Лён покачивался в повозке. Гонда пел. Возникло ощущение близких перемен. Что-то ждало впереди, к чему-то летели кони. Безмятежность кончилась.
