Михаил Орлов - Хозяин
Гоблин тяжело поднялся на ноги. Утирая кровь, он размазал ее по лицу. Латы на груди лакированно блестели, со стороны могло показаться, что он ранен смертельно. Гоблином владело одно желание: убить. Он не думал об опасности, он перестал защищаться, бросил щит, забыл поднять свой страшный цепной кистень и готов был голыми руками рвать врага. Потом опомнился; пошарил кругом взглядом и нагнулся, чтобы поднять оружие.
Лука, оторвав взгляд от противника, снова оглядывает зрителей. Гладиаторы и тренеры свистят, кричат, машут руками, подбадривая врагов. Хозяин на стене, поймав взгляд Луки, энергично опускает большой палец. Он уже верит, что Лука сможет победить, и заранее радуется, что, исполнив приказ, может сохранить прекрасного бойца. Он машет рукой, словно не палец, а нож вонзает в чью-то плоть. Он тоже требует смерти.
Апатия овладевает Лукой. Он поверил, что победил, поверил, что противники не способны его одолеть, и упадок сродни тоске охватывает его. Все это время – с тех самых пор, как его выдернул в мир пилигрим, – он выполняет чужую волю. Он убивает, его хотят убить – зачем, почему? Сейчас ему стала безразлична даже собственная жизнь.
Бросив на изрытый ногами сражающихся песок свой меч, он поворачивается и уходит.
В ту же секунду за спиной раздается тяжелый топот, Лука отпрыгивает в последний момент и, пропустив великана, подставляет ему ногу. Его кость едва не хрустнула, смятая тяжелыми голенями гиганта. Но повезло; гоблин снова падает. Шлем слетает и откатывается в сторону.
Увидев так близко незащищенный затылок, Лука, забыв недавние мысли, бросается к гоблину, хватает лежащий рядом шар и бьет этим шаром в рыжий затылок врага.
С ненавистью и презрением оглядев ревущих от восторга зрителей, он поворачивается и уходит. Луку никто не останавливает, лишь стражники, пропустив его, идут следом, словно почетным караулом провожая до дверей камеры.
Глава 33
Вечером после ужина загремел засов, и в камеру к Луке пришли гости. Первым вошел метис Артур, быстро оглядел углы, стараясь не смотреть на Луку, и отступил, пропуская остальных.
Небольшая камера, где и одному было тесновато, заполнилась до отказа. Всегда тусклый, но никогда не выключавшийся светильник над входом освещал грязноватое помещение, серое одеяло на постели и стул возле ящика, служившего столом. В камере стоял едва уловимым запахом плесени и витавшей где-то за порогом смерти.
Вошедший следом за Артуром хозяин огляделся, ища место, где сесть, но тут же передумал и остался стоять. Третьим был пилигрим Эдвард. Он не колеблясь присел на краешек постели, взмахнул головой, чтобы откинуть волосы со лба, и нацелил крючковатый нос в самый темный из углов.
– Лично я зашел, чтобы выразить свое восхищение, – весело начал хозяин. Он заботливо поправил тогу, оттянув край, подбитый золотой тесьмой, от грязного одеяла постели, и продолжил: – Давно уже я не получал такого удовольствия. И что бы ни говорил мой храбрый Артур, такого бойца, как ты, встретишь нечасто. Не буду сейчас касаться причин… вызвавших к твоей персоне столь пристальное внимание, для меня это сейчас не столь важно. Кесарю – кесарево, а Богу – Богово. Мое дело – гладиаторские бои. Не будем заглядывать далеко. Главное, что ты жив сейчас, что уже удивительно. Завтра, как стало известно, рыцари Людовика прибудут в Новый Рим, значит, церемония Триумфа будет послезавтра. Надо радоваться тому, что нам дарит Судьба…
– Господин Георгий желает сообщить, что на церемониальных играх вам, мой друг, обязательно придется расстаться с жизнью, – перебил старика молчавший доселе пилигрим. Хозяин всплеснул руками, словно бы протестуя, но Эдвард, не обращая на него внимания, продолжил: – К сожалению, везению должен прийти конец, статистика – вещь неумолимая. Когда-нибудь пророчество сбудется, но для этого должно совпасть так много случайностей, что в настоящее время остается уповать разве что на чудо.
– Ничего не понимаю, – раздраженно проговорил Лука. – Если вы мне уготовили очередную подлость, так мне все равно. Я, знаете ли, устал. Кажется, я сегодня заслужил отдых. А то, что будет через два дня, все равно, вероятно, не минует меня. Вот тогда и будем смотреть.
– К сожалению, господин пилигрим прав. Я, конечно, не разделяю его… прямолинейность, и сюда я пришел совсем не затем, чтобы омрачать твой сегодняшний триумф. А даже совсем наоборот. Но раз разговор зашел в это русло, должен с прискорбием подтвердить, что на триумфальных играх послезавтра у тебя – и даже более чем у других – нет шансов выжить. Взять, например, дракона, это исчадие ада…
– А самого дьявола вы, случаем, не пригласили? – поинтересовался Лука.
– Думаю, из-за того, что приглашен заместитель, никому легче не будет, – снова вмешался пилигрим. – Никому из тех, кто выходит на арену на триумфальных играх, обратной дороги нет. Все попадают в ад, а тела – в Конвертер. Если только…
– Что если только? – раздраженно спросил Лука. – Выкладывайте, раз начали. Что там еще?
– Да нет, ничего. Я хотел сказать, если только на арене не окажется сам Хозяин. Но такого еще не случалось, так что приношу свои соболезнования. Хотя, должен сказать, такого везучего человека, как вы, встречать мне еще не приходилось. Но этого, к сожалению, мало.
– А я продолжаю настаивать на том, что раньше времени лучше не думать о неизбежном. И чтобы скрасить… нет, чтобы подчеркнуть то, что надо жить нынешним мгновением, я пришел с подарком.
– Да, нам пора, – поднялся пилигрим и добавил, выходя: – Думаю, подарок господина Георгия придется по вкусу.
Хозяин выглянул вслед за ним, протянул руку и втянул в камеру Лайму.
– Это твоя подружка, как мне сообщили. Думаю, вам будет чем заняться.
Все вышли, и дверь захлопнулась. Лука и Лайма остались вдвоем. За дверью слышались удаляющиеся шаги и хихиканье хозяина. Потом все стихло.
Глава 34
У Лаймы был жених. О нем она рассказала Луке, глядя сквозь темное зарешеченное окно, в уголке которого виднелось несколько звезд, вонзившихся в глубь неба. Она думала, что это хорошие слова: в глубь…
Она и сама, лежа поверх одеяла на постели Луки, уходила вглубь с этой лежанки, из камеры, от слушателя, во внешнюю глубину, бродя взором вдали от своего тела, там, куда уже не вернешься, куда не дотянешься руками. Тот мир не тронешь пальцами, его видит только душа. А внутри, в ней самой, с тех пор, как ушел в неизвестное ее жених, развернулась другая глубь, мрачная, жутко темная. В эту злую тьму она заглядывала лишь тогда, когда становилось совсем уж плохо и от горя болела шея, словно голову отрубили. Приходилось глядеть в пустоту, во мрак, в страшный мрак души, оставленной ради мужской чести, смотреть, пока не сморит сон.
