Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3
В мирное предвоенное время, русских уничтожал Сталин с помощью НКВД, теперь же Гитлер с помощью русских казаков. Какой-то бессмысленный геноцид русской наши с помощью самих же русских. Кто виноват в этом? Какие-то загадочные враги или сама плохо сплоченная озлобленная русская нация? Может быть, нация столь молода и еще не успела консолидироваться? И люди не успели почувствовать себя единой родственной нацией? Как бы то ни было, женщину в этот раз даже в подвал не посадили. Отвели за райцентр на салотопку и там расстреляли. Салотопкой называлось место, где расстреливали партизан. Гражданское население выглядело запуганным и молчаливым. Оно жило в своих теплых домах и не хотело рисковать своим маленьким человеческим благополучием. На новую власть и порядки, конечно, у многих были обиды. Но человеку безоружному лезть на хорошо вооруженного казака или немца, приравнивалось к самоубийству. Потому все эти каратели, вплоть до полицая, вытворяли все то, что в другое время было бы невозможно. Иногда немцы к своим подчиненным проявляли какую-то строгость. За тяжелые провинности наказывали, и довольно строго.
Так, однажды полицай зашел в дом, где хозяин на зиму валял валенки. Полицай забрал их и стал уходить. Валяльщик физически был сильнее и свои валенки не дал. Тогда полицай выстрелил из винтовки и убил его. Жена убитого пожаловалась немцам и те расстреляли его, хотя тот и был полицаем. Расстреливал полицая опять тот же казак из кавказцев. Наверное, немцы кавказцев считали наиболее подходящими людьми для подобных дел. Рассказывали потом, что полицай был человеком верующим и перед выстрелом перекрестился. Хотя он и был христианином, но христианских заповедей 'не убей, не укради', не соблюдал, за это бог его и наказал.
На виду у полицаев и немцев народ старался быть лояльным. Однако, когда был наедине сам с собой, то разговоры, а часто и действия их были иными. При каждом удобном случае лояльное мирное население жестоко расправлялось с представителями нового порядка, не уступая в этом немецким карателям, применяя максимум изобретательности.
Так, в районе жил судья пронемецкой ориентации. Трудно было сказать, притворялся он ради коньюктуры пронемецким или в самом деле был таким. В народе его считали убежденным антисоветчиком, хотя перед войной и учился в советском университете на юридическом факультете. Теперь же недоучка-студент при немцах занял важный пост и стал называться солидно звучащим титулом 'мировой судья'. Новое непривычное звучание слова 'судья' на новый лад как бы отделяло его от советского понимания должности и всякой связи с советами. Слово 'мировой судья' в новых условиях звучало как вымпел, указывавший людям, с кем они имеют дело. Люди это знали и понимали. 'Мировой судья' был доволен. Тогда новых законов еще не было, то и судили тогда по правилам военного времени, по собственным понятиям истины и своим эмоциям. Я видел его. Это был упитанный блондин лет двадцати пяти с приятным лицом и надменным видом. Говорили, что в суждениях он был принципиален, строг и уважал подарки. Был у него брат лет двадцати одного-двадцати двух, тоже красивый. Но, в отличие от него, светлого блондина, этот был смуглым, подчеркнутый брюнет с красивыми вьющимися волосами, как у еврея или кавказца. Причину такого контраста, наверное, их мать знала. Служил он полицаем.
Однажды к дому, где жила семья мирового судьи подъехала повозка. Лошадь была привязана к воротам дома, а в повозке лежал мешок, накрытый сеном. Получать подарки от благодарных клиентов для многих судей дело обычное. В мешке оказалось разрубленное на куски человеческое тело, а сверху отрезанная от туловища голова самого мирового судьи. Таких случаев в разных вариантах было много. Противостояние сторон ужесточалось, а потому страх друг перед другом усиливался тоже. Если вначале войны враждовали как бы между прочим, полушутя, полувсерьез, то по мере усиления противостояния, люди входили во вкус вражды и казалось, что весь смысл жизни у каждого воителя убить своего противника. Компромиссов и раздумий не было. Русские каратели и русские партизаны между собой враждовали с большей жестокостью, чем немцы с партизанами. Лично я когда бежал из плена боялся встречи с полицаями больше, чем с немцами. Другие беглые пленные тоже подтверждали это. А казалось, все должно было быть наоборот. Но и немцам от партизан попадало не меньше, когда представлялся случай выместить всю накопившуюся злобу.
В эскадроне служил обыкновенный немец солдат. Почему-то часто он прибаливал. То ли в самом деле, то ли прикидывался больным, чтобы не выезжать в леса, где стреляют. Только однажды он был весел, здоров и рассказывал всем, что ему дали отпуск, и он едет домой. У немцев по этому случаю был пир горой, играл аккордеон, и они долго пели немецкие песни. На другой день на подводе немец выехал к себе в 'райх'. Когда подвода проезжала небольшой лесок, километрах в двух от Михайловки, его встретили партизаны. Они убили всех, кого можно было убить. Лошадь, возчика из гражданских и солдата отпускника с сопровождающим немцем. Убитых немцев раздели догола, отрезали им уши, носы и раздетыми бросили на дороге. Это произвело на немцев сильное угнетающее впечатление. И все же немцы, казаки, и особенно полицаи, превосходили партизан в зверствах. Если партизаны издевались над своими врагами по злобе, то у карателей это была система. В боях и перестрелках у карателей и партизан предположительно гибло равное количество людей. Но если мирное население и партизан считать единым взаимозависимым единением, то русский народ в их лице нес очень тяжелые потери. Уничтожались десятки сел в партизанских зонах. Нередко вместе с их мирным населением,
С наступлением холодов активизировались действия Красной Армии. Немцы стали отступать на запад. Где-то в конце ноября наш эскадрон тоже переехал. Он расквартировался в селе Сеньково недалеко от станции Поныри в Курской области. Осень 42-го года была трудной для меня. Ни тогда, ни позже, я не мог понять своего статуса в эскадроне. В качестве кого и для чего немцы держали меня в эскадроне. Негласно многие считали меня за бывшего партизана. В этом меня убедили разговоры с разными людьми. Так, однажды, я обедал в доме мельника. На столе в качестве ножа лежал русский штык от СВТ. Я потрогал его и без всяких иных мыслей сказал:
- Что, наши, второпях, позабыли?
Мельничиха помолчала, потом спросила:
- Ты в самом деле ушел от партизан?
Старуха была женщиной безобидной, но мнение она придумала не сама. Говорила слова из чужого разговора. Вопрос заставил насторожиться и задуматься. У кого и почему обо мне сложилось такое мнение? Насколько это грозит моей безопасности? Думает так она со своим мужем или другие тоже? Под другими я подразумевал немцев, казаков, полицаев, и вообще население городка.
