Дмитрий Емец - Тайная магия Депресняка
Несмотря на то что ноги увязали, Меф двигался не отдыхая, с невероятным упорством. Лишь однажды Буслаев остановился, когда увидел на снегу свежие кошачьи следы. Цепочка следов пересекала поляну, тянулась метров двадцать и исчезала, будто кот, невесть как оказавшийся в лесу, провалился под снег или был унесен хищной птицей.
Наконец Меф миновал огромную сосну, указанную ему Тухломоном. Снег продолжал валить. Небо было неразличимо. «Ну и куда дальше?» – подумал Буслаев, недоуменно озираясь. Он не видел ничего, что могло служить жилищем валькирии. Темные, влажные стволы деревьев разлиновывали снегопад. Внизу под пригорком рос кустарник, похожий на спутанные волосы. Глаза Мефа, прежде скучавшие в снежном однообразии, быстро заблудились среди суетливого мелколесья, сомкнувшегося вокруг царь-сосны.
Неожиданно взгляд Мефа зацепил что-то лишнее, случайное, логически необоснованное. Это была веревка, свисавшая меж четырех столбов. Он сделал шаг навстречу, вскинул глаза и увидел днище вагончика. Меф подпрыгнул и, уцепившись за веревку, стал быстро карабкаться. Узлы очень ему помогали. Веревка уходила в щель, выпиленную в люке. Понимая, что, пока люк закрыт, подняться ему не удастся, а постучать означает выдать себя, Меф потянулся к рукояти меча. Однако прежде, чем он извлек меч, люк распахнулся и чья-то мощная рука втащила его за шиворот внутрь вагончика. Запоздало Меф понял, что его появление не прошло незамеченным.
Меф вырвался и, перекатившись, увернулся от удара булавой. Промахнувшийся Антигон – а это был он! – вновь занес булаву, но, увидев, что рука Мефа уже на рукояти меча, отскочил.
– А, Буслаев! Притащился-таки! Дождались на свою лысину! Умный, прекрасный юноша с множеством совершенств! – крикнул он.
Меф, не знавший речевых особенностей Антигона, немного удивился. Меч, выдвинутый до половины, вновь вошел в ножны. С чего это Антигон говорит ему комплименты? Откуда Буслаеву было знать, что «прекрасный юноша с множеством совершенств» на языке кикимора означает обремененного множеством недостатков мужа козы.
Меф огляделся. В полумраке он видел ничуть не хуже, чем при дневном свете. Это началось еще в детстве. Мефа уже тогда привлекала темнота. Наверное, потому, что для него темнота никогда не была полной. В одном черном он различал до сотни разных оттенков.
Внутри вагончик был не так уж и тесен. Длинный дубовый стол, лавки, кадка с водой, мишень с торчащим в ней метательным ножом и неожиданный для такой обстановки ноутбук. Ирке непросто было полностью отказаться от старых привычек.
Самой валькирии в комнате не было. Во всяком случае, Меф ее пока не замечал.
– Ну скажи, что ты тут нашел? Чего тебе надо, красавец нестрашный? Отвечай Антигону! – продолжал бушевать кикимор. Он подскакивал к Мефу, как пес, который хочет укусить, но все никак не наберется храбрости.
– Уже бегу отвечать! Мне нужна твоя хозяйка! – сказал Буслаев.
– Убирайся, красавчик потноглазенький! Мерзкой хозяйки нет! Она ушла!
– Так позови ее!
– Говорят тебе: нету никого! А ну крути виласапет!.. Ушла она! Ушла! – крикнул Антигон.
Мефу показалось, что маленькие хитрые глазки кикимора быстро скользнули к единственной двери, ведущей в другую часть вагончика.
– Куда она ушла? Уж не туда ли? – насмешливо спросил Меф, кивая на дверь.
Кикимор сердито подпрыгнул, и Буслаев понял, что не ошибся.
– А-а-а, пронюхал-таки, птиц ползучий, свин летучий! Не пущу! Только через мой живой труп! Видал я тебя на троне в сафьяновых сапогах! – с яростью завопил Антигон, загораживая дверь.
Меф впервые озадачился. Уж больно это на «троне в сафьяновых сапогах» походило на хрестоматийное в «гробу в белых тапочках». Сделав вид, что собирается прыгнуть вперед, он добился того, что слуга валькирии метнул в него булаву, от которой Меф ушел шагом влево с легким уклоном. Школа Арея – есть школа Арея. Меч – продолжение руки, тело – тень мысли. Теперь согласно той же школе нужно было резко сократить дистанцию, отвлечь кикимора ложным рубящим ударом и прямым выпадом вогнать меч ему в шею, сразу над панцирем. Вот только панциря у Антигона не было, да и желание убить это нелепое существо у Мефа отсутствовало.
Позволив кикимору кинуться за булавой, Меф подставил ему ногу и, дернув дверь на себя, ворвался в соседнюю комнату.
– Валькирия! Где ты? – окликнул он, озираясь.
Он находился в спальне. Справа была узкая кровать, чуть левее кресло и низкий столик, заваленный книгами. Валькирии нигде не было видно. Меф машинально опустил взгляд и… замер. В шаге от него, оскалившись, прижалась к полу белая волчица. Желтые выпуклые глаза неотрывно смотрели на горло вошедшего.
– Спокойно, подруга, спокойно!.. – быстро сказал Меф.
Он мгновенно понял, что резких движений делать не следует. Но и пятиться назад не стоит. Нужно вести себя раскованно и по возможности дружелюбно. Мефодий не испугался. Давно прошло то время, когда он был способен испытывать страх. В сущности, страх – самое бесполезное и самое неокупаемое чувство. В самосохранении логика еще есть, но в этом случае самосохранение и страх стоит разграничить. Самосохранение – это круг, который удерживает на плаву и позволяет подольше не расстаться с телесным мешком. Страх же – камень, тянущий на дно.
Буслаев даже не попытался направить клинок навстречу волку, опасаясь, что тот случайно налетит на него. Вместо этого Меф наклонился и твердо заглянул зверю в глаза. Уши волка были прижаты. Кожа на переносице морщилась.
– Хороший песик!.. Умный песик!.. Послушный песик!.. – произнес Меф и сам понял, что сморозил глупость. «Песик» выскочил у него спонтанно. Волчица мало походила на песика. С другой стороны, в такие минуты важны не слова, а уверенность.
Зверь не прекращал рычать, но и не нападал. Шерсть на загривке волчицы мало-помалу улеглась. Клыки, которые при появлении Мефа обнажились полностью, скрылись почти наполовину. Лишь в прямом волчьем хвосте все еще таилась подозрительность.
– Хорошая девочка! Ласковая девочка!.. Нежная моя девочка! – сказал Меф и, сам не зная зачем, из озорства ли, из желания ли испытать степень своей власти над зверем, осторожно, почти неуловимо стал протягивать к волчице руку.
Волчица предупреждающе щелкнула зубами. Ирка, даже в волчьем образе, даже в те минуты, когда ее человеческая память почти затиралась волчьей, не любила лишних нежностей. При всем при том Мефодий ощущал, что он на верном пути.
Дверь осторожно скрипнула. В щель просунулась украшенная бакенбардами физиономия Антигона.
– Куси его! Куси! Ты что, не видишь: это Мефодий Слюняев! – посоветовал кикимор волчице.
