Охотники на троллей - дель Торо Гильермо

Папа отмел это предложение, пожав плечами.

– Все уже убрано, – сказал он. – Даже не думай об этом. Сейчас же неделя фестиваля. Ты должен развлекаться. Утром я забежал в хозяйственный магазин миссис Лич. Почему ты не сказал, что получил главную роль в пьесе? Вообще-то я знаю почему. Поздние репетиции. Ты боялся, что я тебе не разрешу. Что ж, я разрешаю. Врать не буду, это заставит меня поволноваться. Утром, задумавшись об этом, я чуть не подставил под газонокосилку руку. Но это моя рука. А что твое – то твое.

В первый раз за утро он посмотрел мне в лицо. С левого уголка губ спускалась новая ниточка коросты – след от шмуфа, что провел прошедшую ночь в его желудке, усыпляя папу. Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп.

Это я виноват, что папе приходится переживать такое. Я ощутил на плечах груз этого понимания.

– Я хочу, чтобы ты отлично сыграл в этой пьесе, Джимми. Хочу, чтобы ты достиг в чем-то успеха. Или ладно, если это на тебя слишком давит, я просто хочу, чтобы ты получил удовольствие, – его улыбка дрогнула, но он гнул свое. – Не задерживайся слишком долго на улице. То есть не позже необходимого. Не хочу, чтобы ты об этом тревожился. Только не на этой неделе. Может, и не на следующей. Я хочу сказать, Джимми, что я пытаюсь. Хорошо? Я попытаюсь.

Я смотрел на солнце в надежде, что слезы застынут в глазах и не польются по щекам. В такой позе я умудрился кивнуть. Боковым зрением я заметил, как папа поднял руку, словно хотел похлопать меня по спине. Я внутренне взмолился, чтобы он этого не делал – слезы хлынут из моих глаз как стеклянные шарики. Но одновременно хотел, чтобы сделал.

Он встал, вытащил из заднего кармана перчатки и похлопал ими по бедру, чтобы стряхнуть налипшую траву. Он поправил очки, и я подумал, что пластырь на дужке – это тоже своего рода мужество, он цепляется к очкам с тем же упорством, как папа цепляется за свои обязанности перед лицом наполненной страхом жизни.

Минуту спустя он отчалил по подъездной дорожке на фургоне «Сан-Бернардино электроникс». Выехав на улицу, просигналил мне клаксоном. Как только он уехал, разумеется, глядя на знак ограничения скорости, дверь за моей спиной открылась с вороньим карканьем.

Таб затопал по ступеням так, словно его только что сшили из разных частей трупа. Он прохромал мимо, встал на лужайке, широко раздвинув ноги, и потянулся, зевая. На широкой спине натянулась покрытая розовыми пятнами футболка.

– Ты-ы-ыу… хорошо-о-оу поговорил… ох, как все болит! Поговорил с отцом?

Я пожал плечами. Он перевел взгляд с меня на ступеньку, на которой я сидел, но похоже, сомневался, что ноги смогут согнуться и выдержать вес тела. И Таб просто застыл как раздутое пугало, покачиваясь в слабом ветерке. Я ждал потока слов, отражающих мои собственные чувства: нам нужно прикрутить железную решетку под моей кроватью, сделать что угодно, лишь бы предотвратить возвращение охотников на троллей.

Но вместо этого его пухлое лицо со следами от подушки сложилось в кривую ухмылку.

– Вот ведь безумная ночка, да? В смысле никаких девчонок, но все равно я пятнадцать лет дожидался, когда смогу произнести эту фразу, и по делу. Безумная ночка, я прав?

Я печально покачал головой.

– Я не смогу, Таб.

– Нет, сможешь. Уже смог. Мы оба смогли. Конечно, мы пока не асы, да и как бы мы смогли? В смысле чтобы вырасти от пластиковой бейсбольной биты и хоккейной клюшки до пары кривых мечей, понадобится чуть больше, чем одна ночь. Думаешь, мне дадут меч, если я потренируюсь? Ну, знаешь, если покажу, на что способен?

– Да что с тобой такое?

– А? Ничего такого. Это ты выглядишь, словно у тебя крыша поехала.

– Таб. Очнись. Мы не сможем сделать то, о чем они просят.

– Джим, – он улыбнулся, но улыбка исчезла, когда он увидел ледяное выражение моего лица. – Джим, не поступай со мной так.

– С тобой? А как я с тобой поступаю?

– Ночью они вернутся. Они так сказали. И мы будем им помогать.

– Это не тебе решать.

– Правда?

– Ты же их слышал. Ты не охотник на троллей.

Металлический рот Таба резко захлопнулся.

Вверх по шее пополз румянец.

– Это гнусно, Джим. Обращаться со мной вот так.

– А чего ты от меня ожидал? Что я скажу: «Ух ты, пусть нас убьют»? Разве я плохо переводил тебе прошлой ночью? Они говорили о войне. Настоящей войне. И о чем-то под названием Машина. Мы с тобой не должны этим заниматься, Таб. Выше головы не прыгнешь.

– Выше головы? Да кому есть дело да наших голов после такого? Джим, ты не прав. Мы должны этим заниматься. Именно этого мы и ждали. Они выбрали нас. Среди всех людей! Нас!

– Не нас. Меня.

– Это означает, что все то время, когда я твердил, что мы ни на что не годимся…

– Я никогда такого не говорил. Не впутывай меня в это.

– Отлично! – теперь его лицо стало пунцовым. – Тогда я один! Это я ни на что не гожусь! Боже, Джим, ты только взгляни на мою жизнь! Ты знаешь, чего я стою? Для любого человека? Ноль! Ничего! Я жирный лузер и всегда им останусь. До сегодняшнего дня. Это просто дар, полный ну даже не знаю чего, чувак. Надежды? Понимаю, как это пафосно звучит, но клянусь, именно так я это и ощущаю.

– Тебе легко говорить. Это ведь меня просят рискнуть своей шеей.

Голос Таба дрогнул.

– Они не возьмут меня без тебя!

Через его плечо на другой стороне улицы я увидел, как человек со степлером и пачкой листовок обернулся на шум. Он уже собирался прикрепить объявление к телефонной будке, но вместо этого зашагал к нам. Я застонал. Сейчас не хватало только торговца. Этот идиот даже не посмотрел по сторонам, переходя дорогу.

– Прошу прощения, что прерываю, мальчики, – сказал он, – но…

– Неподходящее время, – пробормотал Таб.

– Прошу прощения. Я просто хотел спросить, не видели ли вы мою дочку.

– Мы только что встали, – ответил Таб. – И никого не видели.

– Может, вчера вечером? Может, вы были на улице вчера вечером и видели…

– Послушайте…

Таб развернулся, чтобы сказать мужчине пару ласковых, но слова замерли на языке. Мужчине было лет сорок – черная козлиная бородка, красные и усталые глаза. К подметке ботинка прилипло собачье дерьмо, а ему, похоже, было плевать.

По всей видимости, он уже много часов бродил по окрестностям.

Мужчина дрожащей рукой протянул листовку. На ней была отпечатана цветная фотография восьмилетней девочки в бордовых очках и с милым личиком, в ее улыбке не хватало трех молочных зубов. Наверное, семь больших букв над ее головой печатать было мучительно:

«ПРОПАЛА».

– Есть вознаграждение, – мужчина повысил голос, словно не верил в прирожденную доброту подростков, а полагался лишь на их постоянную нужду в деньгах.

Таб взял листовку.

– Мы вам сообщим, если ее увидим, – промямлил он.

Мужчина выдавил неровную улыбку и кивнул. Он попятился, по-прежнему кивая и сминая в руке фотографии дочери. Вернувшись к телефонной будке на противоположной стороне улицы, он наконец расслабил плечи. Казалось, ему проще пришпилить свои надежды к бездушному дереву, чем доверить прихоти самовлюбленных и пассивных подростков.

Таб несколько секунд смотрел на свои ноги, а потом поднял пристальный взгляд на меня.

– Не подведи нас, Джим. Только не это, черт подери.

Он сунул лицо девочки в мою ладонь и пошел прочь.

G˘räçæ^øı˘vo´´d’ñu°ý – настолько омерзительный клан троллей, что даже их имя звучало оскорблением, которое и написать-то затруднительно, не то что выговорить все эти бесконечные чудовищные буквы, чьей дрожащий узел был так красноречив для ученых троллей, что те падали замертво еще до первых звуков битвы. Но главной их чертой, о которой меня предупредили во время ночного путешествия через половицы, канализацию и мосты, было тончайшее обоняние, просто бесподобное. Стоило им только втянуть носом воздух, и они навеки запоминали твой запах в своих лобных долях. Вот почему G˘räçæ^øı˘vo´´d’ñu°ý нужно было полностью уничтожить в сражении быстрее всех остальных троллей. Если бы улизнул хоть единственный, он бы поделился твоим запахом с другими из своего племени, и за каких-то несколько часов они захватили бы твой дом.