Мария Семенова - Истовик-Камень
…За огненными опалами последовали царские, названные так оттого, что именно ими была с давних пор увенчана корона аррантского Царя-Солнца, – тёмно-красное ядро с изумрудно-зелёной каймой. Цвета, излюбленные не только высшими Домами просвещённой державы…
Каттай очень пёкся о судьбе «своего» забоя: не иссякает ли снова? И если так, то не сочтёт ли господин Шаркут добытые богатства слишком скудными и не могущими послужить половиной Деяния?.. Его мучили смутные опасения. Он не понимал их природы, только то, что день ото дня они становились сильнее. Не жалея ног, он спускался на двадцать девятый, в жару, духоту и подземную вонь. Иногда – сопровождая распорядителя. Иногда – в одиночку.
Однажды Каттай пришёл туда и увидел, что все рудокопы в забое прикованы за ошейники к длинной цепи, укреплённой возле «чела». Лица у всех были как у приговорённых, и работа, понятно, двигалась куда медленнее, чем накануне. Лишь нескольким позволено было передвигаться свободно. Трое налегали на крепкие лаги, взваливая на волокушу очередной крупный камень, даже сквозь напластования грязи мерцавший алыми бликами в молочно-голубой глубине. Ещё трое тачками вывозили пустую породу. Эта работа считалась наиболее лёгкой. Каттай присмотрелся и с ужасом увидел на спинах у всех шестерых свежие следы кнута.
К его некоторому облегчению, присматривал за рудокопами знакомый надсмотрщик – Бичета, и Каттай отважился к нему подойти.
– Господин мой, что случилось? Почему все закованы?..
Бичета передёрнул плечами. Мальчишка-лозоходец был рабом, однако этот раб носил серебряную «ходачиху», и сам Шаркут ему покровительствовал. Поэтому Бичета неохотно, но всё же ответил:
– По приказу распорядителя. За непокорство.
«Сохрани и помилуй Лунное Небо! За непокорство?..» Каттай ужаснулся ещё больше и не отважился на дальнейшие расспросы. Он посмотрел на Дистена, работавшего дальше всех от «чела». Вот уж кто был, по мнению Каттая, воистину добрым рабом! Это верно, старый горшечник когда-то убил негодяя, причинившего его семье зло, но законное наказание принимал с твёрдостью и достоинством… Чтобы такой человек да вдруг взялся проявлять непокорство?..
Выждав, Каттай подгадал время, когда Бичета ушёл сопроводить до подъёмника вновь выломанную самоцветную глыбу, и подбежал к Должнику:
– Дядя Дистен!.. Чем вы все здесь провинились?..
Взгляд саккаремца показался мальчику каким-то далёким.
– Вчера, – медленно ответил горшечник, – один из нас увидел на стене тень. И это была не его собственная тень, малыш. Она грозила рукой – вот так – дескать, уходите поскорее отсюда! – и у неё торчал на спине горб. Я не буду тебе говорить, о чём мы сразу подумали. Сегодня мы замешкались перед входом в забой, а когда нас погнали вперёд, шестеро попытались войти сюда раньше других. О чём подумали надсмотрщики, я тебе говорить тоже не буду. Этих шестерых тотчас отделили и наказали, и я уверен, что покойные матери тех, кто порол… Ну да Богиня их, впрочем, наверняка уже простила… а остальных посадили на цепь. Вот так, малыш…
– Дядя Дистен! – взмолился Каттай, против воли чувствуя себя в чём-то непоправимо виновным. – Дядя Дистен, ты потерпи! Я тебя обязательно выкуплю!..
Ответить Должник не успел. Возле входа в забой появился вернувшийся Бичета, и прикованные рудокопы усерднее застучали кирками. Никому не хотелось лишний раз испробовать на себе его кнут. Каттай поспешно отошёл от Дистена, чтобы не навлечь на него гнев надсмотрщика, и пробрался к самому «челу».
Оттуда как раз извлекали очередную бесформенную глыбу, таившую внутри самородок Пламени Недр. Каттаю не требовалось полсуток путешествовать по переходам и шахтам, чтобы взглянуть на уже обработанные камни, он и без Армаровых гранильщиков знал: чем дальше, тем чище, крупнее и ярче становились опалы. Вот и этот камень: половина его была белёсо-голубой и таила внутри алые и зелёные отблески. А другая половина… В ней голубизна и двойная игра цветов сходили на нет, уступая место зёрнам мозаики всех мыслимых переливов. Эти зёрна были подобны ночному сиянию в небесах, о котором, вспоминая родной остров, рассказывал бедный Ингомер…
Таких самоцветов Каттай ещё не встречал. Даже в Сокровищнице. Потому что до сего дня их просто не было. Их никто не находил здесь, никто не извлекал из земли.
Каттай подбежал к «челу» и торопливо, жадно протянул к нему руки: что там, в толще?.. Есть ли другие подобные камни? Достойные если не державных властителей, то их дочерей и супруг?.. Таким ли окажется круглый, с большую тыкву, опал, который только-только начали вырубать из стены?..
…Дыхание Опасности, пронизавшее всё его существо, повеяло настолько грозно и мощно, что он еле устоял на ногах. Так вот она, истинная причина беспокойства, мучившего его все эти дни!.. Головная боль, о которой он, правду молвить, начал понемногу уже забывать, шипастым железным обручем впилась в темя и виски. Такой обруч во время прилюдных казней затягивал на преступниках палач государя шулхада… Каттай громко вскрикнул и бросился к выходу из забоя…
…Чтобы прямиком налететь на Шаркута, как раз туда вступавшего.
– Господин мой!.. – Каттай начисто забыл обхождение, присущее добрым невольникам, и ухватил распорядителя за обе руки сразу. – Господин мой, трижды милостивый и великодушный…
– Что ещё? – остановился Шаркут.
– Господин мой, вели скорее вывести всех оттуда!..
Распорядитель сбросил его руки и сам встряхнул Каттая за плечи, словно тонкое деревце.
– Не ори, как блажной! Дело говори!
– Милостивый господин мой, ничтожный раб не сумел верно истолковать предупреждение… Вели скорей вывести всех оттуда, ИБО ТАМ СМЕРТЬ! И она близко!.. Прикажи, пусть они не трогают камень, за который взялись, пускай всё оставят, как есть, и скорее уходят из этого страшного места…
Невольники, побросав работу, смотрели на распорядителя и Каттая. Кто-то начал тихо молиться.
Шаркут прожил почти всю жизнь под землёй. Он гораздо лучше самого Каттая понял, о чём тот говорил.
– Ты, – сказал он юному лозоходцу. – Чтобы я тебя здесь больше не видел. Живо наверх. И если кому-нибудь попадёшься ниже двадцать седьмого, будешь свою половину выкупа заново отрабатывать. Ну?! Оглох?!.
Каттай упал на колени.
– Мой господин… всемилостивый и украшенный всяческой добротой… Вели ничтожному рабу отработать десять раз по десять таких половин… только пусть скорее заложат самыми тяжёлыми камнями этот забой…
Шаркут его не дослушал.
– Забери, – кивнул он Бичете.
Надсмотрщик живо сгрёб Каттая за шиворот, вздёрнул с колен и потащил к лестнице. Тот пробовал отбиваться, впервые забыв, что не смеет перечить свободному:
– Мой господин!..
Распорядитель повернулся к нему спиной. И шагнул в забой, вытаскивая из-за пояса не дающий промаха кнут:
– За работу, дармоеды! Вы там! Заснули?!
Тугой ремень рванул воздух, произведя громкий хлопок. Эхо метнулось в каменной дыре, металлические створки отозвались едва слышным звоном.
– Мало ли что там примерещилось сопляку! – рявкнул Шаркут. – Оно-то ещё обрушится или нет – а я с вас точно шкуру спущу!.. Ну? С кого начать? Мигом ведь за яйца подвешу!
Это он мог. Это он очень даже мог… В дальнем конце забоя глухо, обречённо стукнуло о камень кайло. Потом другое и третье…
– То-то же… – Распорядитель свернул кнут в кольцо, однако убирать за пояс не стал. И начал прохаживаться между воротами и «челом», особенно подгоняя рудокопов, бережно вырубавших породу кругом огромного, только что найденного опала. Каким бы судом его ни судили – Шаркут был далеко не труслив…
Бичета уже вёл Каттая по деревянной лестнице, приближаясь к подъёмнику, когда ЭТО случилось. Каттай без конца вертел головой, оглядываясь на забой, и увидел ВСЁ. От первого до последнего мига.
Он увидел, как опаловую глыбу сумели наконец потревожить в её вековечном гнезде. Вот она шевельнулась… и вдруг её движение сделалось самопроизвольным, уже не зависящим от усилия человеческих рук… и откуда-то из-под камня, ярко блеснув в факельном свете, неожиданно высунулся длинный и тонкий, как вязальная спица, клинок. Он вонзился в живот ближайшему рудокопу, легко прошил человека насквозь, дотянулся до стены, и из неё полетели во все стороны камни. Невольник запоздало ощутил боль, с воплем рванулся прочь… Узкий клинок рассёк тело почти пополам, и вопль захлебнулся. Рудокопы бросили самоцветную глыбу и отскочили в стороны, насколько позволила цепь, но стронутый ими камень уже не мог успокоиться. Он медленно поворачивался, вздрагивая и готовясь выпасть наружу, и с каждым движением из щели между ним и стеной высовывались новые сверкающие клинки…
Свист, грохот… Страшные крики людей…
Шаркут бешеными скачками нёсся к выходу из забоя. Он зачем-то прикрывал руками голову. От удара подземных мечей, разрубающих камень, не даст обороны ни шлем, ни щит, ни лучшая кольчатая броня… Но какое дело до разума существу, настигаемому смертью?