Александр Хомяков - Весенние заморозки (СИ)
Множество людей высыпало, говорят, на набережную. Все они стояли и смотрели вслед лодке, но мало кто узнавал человека, которого вез Синрик. Только на мосту почти никого не было, а стояла там одна лишь герцогиня арденов, и смотрела, как проплывает под мостом лодка, и знала, кто в ней. И когда скрылась лодка за поворотом реки, обернулась она к набережной, и посмотрела на народ свой, и многие отворачивались, потому что лицо ее исказило чудовищное горе, и мало кто мог на него смотреть. И так, говорят, в тот момент герцогине жить расхотелось, что протянула она руки в будущее, и обрушила под собой каменный мост, и упала вместе с его обломками в воду. Вот такая страшная сила дана прорицателям Старших, и хорошо на самом деле, что мало кто из них этим пользуется.
А среди других людей на набережной стоял миакоранский герцог, и когда увидел он, что рушится мост, то не раздумывая бросился в воду - герцогиню спасать. А так как славился герцог тем, что всегда и везде носил стальные латы, то немедленно пошел он ко дну, как топор. Словом, спасать пришлось обоих. Герцога откачали быстро, а вот герцогиня одной ногой на погребальном костре стояла, и только когда прибыл наконец Галдор, известный в те времена лекарь, маг и прорицатель, пошла она на поправку. А миакоранский герцог не отходил от нее ни на шаг, потому что, говорят, в тот миг, когда она смотрела на людей, столпившихся на набережной, он один разглядел ее красоту, и хоть виделись они с герцогиней прежде, только теперь он понял, насколько она прекрасна. Впрочем, вы сами сможете судить об этом, коли попадете в Скейр. В городской ратуше есть портрет герцогини Аэлевит в молодости, и я, видевший ее не раз в те годы, могу сказать, что передал ее образ живописец с большой точностью.
Одним словом, поправилась герцогиня, и даже к государственным делам вернулась, потому как была она законной правительницей своего народа, и без ее участия ни одно важное дело не обходилось, и знала она, что кроме нее, заняться всеми этими делами и некому. А герцог долго молчал, и думал, а потом наконец не выдержал и попросил ее руки, и настолько, говорят, тронута она была его заботой, что отдала ему свою руку, но не отдала сердце, потому как сердце ее навсегда уплыло за море в той лодке.
-Выходит, герцогиня Аэлевит стала бессердечной? - перебивает мастера Равераэха один из слушателей.
-Доброй ее, молодой господин Эриох, не назовешь. Одно то, что держала она графа Гисса в темнице долгих сорок лет, до самой его смерти - и все лишь ради того, чтобы новые властители Гиссаны остерегались разорвать союз с Риммарави, потому как были они все же узурпаторами. Да и другие ее деяния не говорят о доброте. Но вы учтите, что в те годы страна была фактически беззащитна перед врагами, слишком много воинов пало в битвах, и даже сеять и жать во многих местах было некому. Трудные времена требовали жесткого правления, и герцогиня Аэлевит еще оказалась не самой кровожадной, хотя врагов она, конечно, не щадила. Но к своему народу она никогда не поворачивалась спиной, и благодаря ей и только ей ардены не пали духом в первые годы, лишившись прорицателей и пророчеств, и смогли наконец научиться выбирать свой путь без посторонней помощи и подсказки.
-Мастер Равераэх, а кто же все-таки был этот герой? Кого увез Синрик за море?
-Мы с ним недолго были знакомы. Был он в нашей земле чужим, даже Старшей речи не знал. Я тогда был еще мальчонкой несмышленым и мало что о нем могу поведать. Ты, молодой господин Эриох, лучше деда своего спроси, он его тоже знал. Но одно могу сказать про этого человека точно. Он научил меня, маленького и злого мальчугана, не ждать подсказок от взрослых и думать своей головой. Был у нас с ним один разговор, я тогда все подначивал его, а он не сдавался и заставил меня решать самостоятельно, как мне быть, а решать надо было, потому как я зол был тогда на весь мир и вашего деда, кстати, чуть не убил до смерти... эх, и смешно вспоминать, и страшно подумать, что из меня могло вырасти, кабы не этот человек, а потом и Виластис, с которым я за море уплыл.
-Вот опять ты про Виластиса, мастер Равераэх. В жизни не поверю, что ты был знаком с самим Виластисом-с-молотом!
-Это не вопрос веры, молодой господин Эриох. Это вопрос знания одного, и если спросишь ты у знающих людей, то подтвердят они, что действительно учил меня Виластис и оружием владеть, и отличать справедливость от несправедливости, и еще много чему другому. То есть, сначала он учить меня не захотел, воспротивился и сказал, что в рыцари одних эйториев берут, а я, сын ардена и миакоранки, могу считаться кем угодно, но только не Старшим запада. И чуть было на этом все мои намерения стать рыцарем и не кончились, но тут Таивис, тогдашний магистр эйторийских рыцарей, что-то Виластису такое сказал, и тот согласился меня с собой взять.
-Ну и спрошу у людей, что ты думаешь. А легенда красивая, мастер Равераэх.
Вот такие старые легенды чайки любят больше всего. А еще им нравится, что я их понимаю, и галдят они просто без остановки, с утра до вечера. Чайки говорят, что многие люди способны различать в их криках отдельные слова, но вот разбирать все, что они хотят поведать людям, мало кому дано. Правда, по их словам, еще не так давно жил в Керрийском фиорде один человек, который учил детей фехтованию, а по вечерам сидел на прибрежных скалах и слушал чаек, и даже иногда им что-то отвечал, и по его ответам чайкам казалось, что он их прекрасно понимает.
Кроме чаек, тут нет никого. Только море и черный камень скалы. Моряки обходят скалу Кастая стороной, и за все двести с гаком лет я могу припомнить лишь несколько случаев, когда корабли подходили к самим камням, и только один раз с высокого борта спустили шлюпку, и она подошла к самым скалам, а капитан, что стоял в шлюпке, прыгнул и уцепился за выступ скалы, и поднялся по почти отвесной стене на самый верх.
Он словно знал, где искать меня, этот рослый моряк, которому на вид можно было дать лет сорок, а на самом деле было уже тогда за семьдесят. Он смотрел на меня, не говоря ни слова, а я вглядывался в его черты лица, узнавая и его, и себя в нем, ведь капитан этот был моим племянником. Он привез мне мои мемуары, которые я забыл в палатке на Последнем рубеже, а позже и не вспоминал о них. Ничего не сказали мы друг другу, да и не уверен я, что смогу издать хоть звук.
Мои руки прозрачны. Прозрачен я сам, и ступая по камню, не касаюсь я его и не чувствую. Как не чувствую больше ничего, только слышу и вижу. При мне - моя память, мои мысли, и зримый облик, сквозь который просвечивают скалы.
Кастай говорит, что со временем я привыкну к своему призрачному состоянию. То есть, на самом деле он не говорит, но я каким-то образом его слышу, или просто понимаю. Наверное, он слишком громко думает, в этом все дело.
