Анатолий Агарков - Семь дней Создателя
Несколько мгновений созерцатели были в оцепенении, а потом дружно зааплодировали — кораллы переливались самоцветами. Маминых щёк коснулся румянец, она чуть склонила голову вперёд:
— Будьте гостьей.
Любаша взяла меня под руку:
— Знакомь, милый.
Мы разыскали Дашу, и я взял её под руку. Направились втроём к беседке на берегу пруда.
— Любимые жёны, нам надо поговорить. Признаю свою вину и готов нести любое наказание, но одна просьба — пусть это будет не в день рождения вашей свекрови.
Но уже мчались на выручку Никушки:
— Пипец тому, кто тронет Алекса.
— Вот что, дамы, вам следует пообщаться без меня. А когда договоритесь до чего — к вашим услугам.
И ушёл. Они остались. Зашли в беседку и долго о чём-то толковали. Я играл с Настюшей мячиком в пятнашки, когда мои жёны появились на садовой дорожке. В какой-то момент они остановились, покивали друг другу и разошлись в разные стороны. Ко мне направилась Даша. Я почему-то ждал пощёчины. Мне казалось это справедливо, хотя и не тактично. А она подошла, обняла, поцеловала:
— Всё хорошо, милый.
И побежала за Настюшей. Та в радостный визг и попала в Любины объятия. Вот они, взявшись за руки, удирают и прячутся меж садовых деревьев от нас с Дашей. Потом ребёнком завладели Никушки, утащили куда-то. Явились ряженые — они в слепого кота и хромую лису, а девочка наша стала длинноносым мальчиком в коротких штанишках и колпачке с кисточкой. К восторгу всех гостей очень профессионально исполнили популярную песенку.
Объявили белый танец, и мама пригласила меня. Вальсируя, потребовала:
— Помирись с дедом.
— Это невозможно.
— Я так хочу, — она топнула ножкой и сбилась с такта.
— Он ведь тоже этого не хочет.
— А ты попробуй — ты моложе. Только подойди, и моё сердце успокоится.
Взял два бокала с коктейлем и направился к отставному генералу. Угощение он принял из моих рук, и я ободрился.
— Как нынче сливы обещают, не хуже прошлогодних?
Он понял меня, генерал ГРУ в отставке:
— Всё следишь, не оставляешь старика вниманием?
— А как же. Кто предупреждён, тот вооружён. А я бы не хотел быть под тобой связанным и без оружия.
Мимо прошла мама. Мы с дедом мило улыбнулись друг другу. Генерал панибратски похлопал меня по холке. А я поправил его плед.
— Даже если ты покаешься, вслух скажешь, что с отцом это была ошибка, я всё равно не перестану винить тебя в его смерти. А стало быть, не прощу.
— А ведь когда-то я мог и тебя раздавить как клопа, одним движением пальца. Знать бы….
— То время ушло, и возврата к нему нет. Я мог бы оставить тебя своим вниманием, ну и наблюдением, конечно, но ты дорог маме, не безразличен другим близким. С этим приходится считаться. Предлагаю заключить пакт о ненападении. Я говорю маме, что замирился с тобой, а ты ей и всем подтверждаешь, что у тебя самый замечательный на свете внук.
— Ущербно получается, — хмыкнул дед. — Я тебя хвалю, а ты меня нет.
— А за что тебя хвалить? За убийство моего отца?
— Ты забыл, где я служил — там с этим просто.
— Человеком надо оставаться всегда и везде. Или Система не терпит индивидуальностей? Тогда чем тебе гордиться, за что ордена — был надёжным винтиком полупреступного механизма?
— Ты хочешь, чтоб я застрелился, раскаявшись?
— А что — у меня бы появился повод тебя уважать.
Дед сделал паузу и совсем другим голосом и тоном сказал:
— Очень прошу — вспомни эти слова у своей последней черты. И осуди меня тогда.
К чему это я? Лёшка Гладышев на коне, в бешеной скачке за успехом, который, собственно, нужен ему только как результат дела, а не всеобщее признание. Чем, право, гордиться, если всё это от Билли, Всемогущего и Виртуального. А дед у последней черты с чувством исполненного долга, и меня считает удачливым противником более, чем наследным внуком. И, конечно же, он не возьмется за пистолет, чтобы сделать мой триумф полным. А я.? Я не могу простить ему смерти отца.
Заболтался. Сложно всё это — решить, кто прав, кто виноват. Я на своём Олимпе считаю себя непогрешимым. Дед — себя, в инвалидной коляске. Маме мы пустили пыль в глаза. Остаток вечера она была просто счастлива — смеялась у столов, резвилась в саду. Коралловая диадема вдруг оказалась на головке у Насти-маленькой, и ребёнок мой заважничал, исполняя роль королевы бала. Короче, всё обошлось, все смирились, и мне нет нужды врать и скрывать свои пристрастия — я обожаю своих дам.
Но вернёмся в беседку Президента. Пока ещё….
— Как думаешь? — Патрон заглядывал в мои глаза и требовал ответа. — Завтра Любовь Александровна будет в Москве. Мы снова встретимся здесь, и ты, надеюсь, повлияешь на жену в нужном направлении.
Люба завтра будет здесь. Люба станет Президентом России. Вот карьера! Всё благодаря удачному замужеству. Ну, Гладышев, ты и тип. Всё, абсолютно всё готов приписать своим заслугам. Не мания ли это величия? Разве у Любочки нет собственных заслуг? Например, в компании "Океан". Она просто вытребовала себе должность президента. И даже я тому был противник. А под её руководством Дальневосточный край просто преобразился — все задуманное было исполнено. Потом "АйСиАй". В президентское кресло проторил ей дорогу великолепный доклад на Генеральной ассамблее ООН. Но что в новой должности моя жена навытворяла. Когда Штаты наложили вето на субсидирование первой наднациональной компании, Любочка стремительно перевела её на рельсы самоокупаемости, понастроив на островах и материковом побережье заводов-автоматов по переработке морепродуктов. Жертва Патрона для достижения успеха не потребовалась — Дальний Восток остался российским. Компания по возрождению морских обитателей, учреждённая под эгидой ООН, работала в Охотском море, на его побережье, и платила налоги в российскую казну. А Патрон — гамбит, гамбит. Никаких жертв. Вот я и назвал операцию "Троянским конём". Ещё тогда назвал, будто предчувствуя, что политические амбиции шефа одним президентством в России не удовлетворятся.
Помнятся Любины звонки:
— Лёш, займи "арбузик".
Этот жаргон от банкиров: миллион — "лимон", миллиард — плод масштабнее. Как не занять любимой жене? У меня этих арбузов за Билловы изобретения пруд пруди. Любаша деньги мне не возвращала, она превращала их в акции "АйСиАй". Дела компании шли в гору, и вскоре я попал в Книгу Рекордов Гиннеса, как первый человек, состояние которого перевалило за триллион долларов. Но эти деньги никак не изменили мой жизненный уклад. Я по-прежнему прописан (и большей частью проживал) в московской пятикомнатной квартире, подаренной маме её отцом генералом. Не имел своего самолёта, яхты, даже авто — пользовался служебным, а чаще общественным транспортом. Одевался достаточно скромно. Питался, чем кормили мои женщины. Как ни был загружен интересными проектами (читай — делами), не забывал утром сделать пробежку и каждый день на пару-тройку часов — в спортивный зал. Что хвастать, и на исходе третьего десятка у меня была вполне приличная спортивная фигура — предмет наездов моей законной.
