Юлия Баутина - Вереск и звезды
— Нейенналь… — еле слышно прохрипел Тадан, отыскав эльфийку взглядом.
— Молчи, — приказала охотница, падая на колени в острое каменное крошево. Приказала, хотя прекрасно понимала, что просьба беречь силы уже не имеет смысла. Следопыт судорожно сглотнул идущую горлом кровь.
— Это… я… виноват… — выдохнул он. — Танн Моргул… хотел отнести… отцу… Мордрамбор… Даже с этим… не… справился…
— Молчи, — повторила эльфийка. Вероятно, следовало сказать что‑то еще, однако, она не представляла, что именно. Все высокие фразы из легенд и библиотечных свитков, что хранились во дворце владыки Трандуила, рассыпались пылью, не доходя до языка, — они прекрасно смотрелись на пергаментах и ничуть не хуже звучали в балладах, но здесь, среди боли и смерти, для них не было места. От пыли, в которую обращались несказанные слова, першило горло и на глаза наворачивались слезы, поэтому Нейенналь не нашла ничего лучшего, кроме как последовать собственному совету и замолчать. Тадан нащупал и крепко сжал ее ладонь.
— Не убегай… больше… — прошептал он. — Пожалуйста…
И тогда Нейенналь поняла, что именно она должна сказать сероглазому следопыту. Поняла, но так и не успела произнести ни слова, потому что не к кому было их обращать. Тадан умер, сжимая ее руку.
Дальше не было ничего — ни возможности уйти следом, ни «Я пришла петь перед тобой, как поют менестрели Средиземья». Да и — кощунственная мысль, способная прийти лишь в час великого отчаяния, — существовали ли они, Чертоги Мандоса, вообще хоть где‑нибудь, кроме легенд, разбавляющих горечь утраты надеждой повторной встречи, хотя бы ненадолго? Следопыт умер, а она осталась сидеть, сжимая его холодеющую руку, пока сам с великим трудом сохраняющий спокойствие Каленглад не заставил ее встать и не увел прочь, как малого ребенка.
Похороны состоялись на следующий день, в сумерках, когда небо на западе приобрело жемчужный оттенок, а на востоке начало уже наливаться сапфировой синевой. Троих погибших хоронили в развалинах Барад–Рата, из которых следопыты предварительно выбили обосновавшихся там разбойников. Над каждой могильной насыпью друзья погибшего произносили краткую эпитафию. Честь сказать последнее слово о Тадане досталась Кугуминуиаль, но все, что смогла девушка, это бессильно опуститься на колени, пряча лицо в ладонях и содрогаясь от беззвучных рыданий. И тем большим контрастом следопытке казалась тоненькая и прямая, как стрела, эльфийка в темных одеждах и низко надвинутом капюшоне, молча положившая на курган последний камень. Опущенный капюшон скрывал застывшие в глазах Нейенналь слезы, больше ничто не выдавало испытываемых ею чувств, и оттого всем, кто собрался этим вечером в Барад–Рате, казалось, что они увидели перед собой статую из обсидиана и мрамора, в которую некое волшебство вдохнуло слабое подобие жизни, но не сумело вдохнуть душу. Об истинном положении дел из присутствующих, пожалуй, догадывался один лишь Каленглад, а тому сейчас было не до откровений. Впрочем, то, что эльфийку допустили к участию в церемонии погребения, само по себе уже служило достаточным признанием.
Позже Нейенналь не могла вспомнить ни единой фразы из всех, что были сказаны среди руин Барад–Рата. Даже действия — и те припоминались с великим трудом. Охотница покорно выполняла отрывистые распоряжения предводителя Стражей Аннуминаса, видя перед собой не безжизненные каменные плиты, а пламя костра, отражавшееся в серых глазах Тадана в вечер их первой встречи. Живое пламя в живых глазах. Ледяная вечность в остекленевших глазах мертвеца.
— Горделерон, ты слышишь меня? Нейенналь, отзовись же, прошу.
Таварвайт не сразу узнала голос, вторгавшийся в поток воспоминаний и влекущий ее в реальный мир столь настойчиво, что охотнице не оставалось ничего иного, кроме как повиноваться. Кажется, времени прошло не так уж и много, однако окутанный прозрачным покрывалом предсумеречья Барад–Рат успел опустеть. Из дунаданов в нем оставался один лишь Каленглад, устало сгорбившийся и казавшийся в этот момент совсем уж глубоким стариком.
— Ты меня слышишь? — вновь спросил старый следопыт. — Скажи хоть что‑нибудь. Конечно, столь прекрасное надгробье является воистину королевской почестью, однако страшно видеть, как в надгробье пытается превратиться живое существо. Пора возвращаться на Тиннудир. Полагаю, теперь твоя клятва обходить его стороной утратила всякий смысл.
— Разве я кого‑то удерживаю? — тихо произнесла охотница. — Ступай. А я побуду здесь. Еще немного.
— Еще? Неужто суток тебе не хватило?
— Суток?
Каленглад кивнул.
— Ты простояла здесь всю ночь и весь день, ни разу не пошевельнувшись, — тяжело роняя слова, произнес он. — Мне доводилось видеть, как обращаются в камень застигнутые рассветом тролли, однако я в первый раз вижу, чтобы их примеру пытался последовать кто‑либо из дивного народа.
— А разве одни сутки это столь великий срок? — с горечью спросила Нейенналь. Опустившись на колени, она коснулась ладонями камней кургана, не пытаясь их согреть, но желая хорошенько запомнить их обжигающий холод. Каленглад не ответил, и охотница подумала было, что он, действительно, покинул Барад–Рат, однако, в конце концов, следопыт все же заговорил.
— Тадан приходил ко мне сразу после твоего отъезда. Просил позволения тоже уйти в Аннуминас. Я отказал в его просьбе. Тогда это решение казалось мне верным, ведь вереску не должно мечтать о звездах, которые никогда не снизойдут до скудных северных пустошей. Теперь я думаю, что ошибся. Чего уж скрывать, мы все ошиблись. Даже ты, как погляжу.
Нейенналь закрыла глаза, все еще не отнимая ладоней от камней. Исходящий от кургана холод сковывал ее тело и уже почти добрался до сердца. Перестанет ли оно биться, если сейчас замерзнет?
— Что ты хочешь сейчас услышать от меня? — спросила она, когда молчание начало затягиваться. — Оправдание твоего выбора или осуждение?
— Правду, какой бы она ни была.
— Правда в том, что вереск уничтожен бурей, а звезда слишком поздно покинула небосвод. И все, что ей осталось, это рассыпаться пылью по северным холмам, поскольку даже звездам не под силу повернуть время вспять, чтобы хоть что‑либо исправить. Думаю, ни один мудрец не возьмется теперь предсказать, как бы все сложилось, окажись наши с тобой решения иными.
— Я желал ему лишь добра.
— Я знаю.
— И все же не говоришь ни да, ни нет.
— Я не чувствую за собой права судить. А теперь, прошу, оставь нас. Хотя бы ненадолго.
— Хорошо, — после некоторого молчания обронил Каленглад. — Я выполню твою просьбу. Но прежде чем я уйду, сделай одолжение, удели все же немного внимания и мне.
