Дженнифер Роберсон - Танцор меча
Смирившись с собственным бессилием, я покачал головой.
– Глупая маленькая баска. Тебе бы следовало остаться на Севере.
Я хотел спать по ночам в хиорте, но Сула, верная обычаям Салсет, не позволила. Я был неженатым мужчиной, она незамужней женщиной, которая еще могла изменить свое положение, и я засыпал около хиорта, закутавшись в одеяло, пропахшее козами и собаками, и вместо сна ко мне приходили воспоминания детских лет. Воспоминания, от которых я бы навсегда избавился, если бы мог.
Каждый день я занимался, стараясь вернуть силу мускулам и растянуть новую шкуру, чтобы она сидела на мне поудобнее. Я часами тренировался с мечом, усмехаясь, когда все дети племени собирались посмотреть на это зрелище хитрыми черными глазками, которые становились огромными от изумления. Но глубоко внутри я постоянно ощущал беспокойство. Опасение. И никак не мог справиться с собой. Когда я проходил мимо хиортов и повозок, вспоминая детство, я снова чувствовал себя униженным, слабым, испуганным – Песчаный Тигр был испуган. Я хотел сбежать – мне нужно было уйти от них – но я не мог оставить Дел.
Ну, то есть дело было в том, что она наняла меня. И я должен был выполнить обещанное или навсегда погубить свою репутацию.
Однажды сам шукар пришел посмотреть на меня. Он долго изучал шрамы песчаного тигра на лице и когти на шнурке, и ушел, не сказав ни слова.
Но я успел заметить горечь в его глазах – он вспоминал прошлое, думал о настоящем и будущем. Коварный старик. Хитрый, старый шукар. Когда он отворачивался, я увидел, как скривился его рот.
Боги, он ненавидел меня.
Но я ненавидел его сильнее.
Мужчины демонстративно отворачивались от меня, но меня это не удивляло: они тоже ничего не забыли. Замужние женщины меня не замечали: обычаи Салсет не позволяли женщине, имеющий мужа, разговаривать с другими мужчинами, в крайнем случае беседа должна была ограничиться парой вежливых фраз. Но я и сам не обращал на них внимания.
Зачем мне женщины, которые были настолько стары, что помнили меня еще ребенком.
Но девушки меня не знали и во всю пользовались имеющейся у них свободой.
Они заинтересованно посматривали на меня, но от этого я не чувствовал себя высоким, сильным и смелым. Я становился все меньше, слабее и испуганнее.
Салсет – привлекательное племя. Их кожа светлее чем у Ханджи и они не уродуют себя шрамами и красками. Волосы и глаза у них черные.
Большинство Салсет невысокие и худые, хотя многие из женщин постарше, такие как Сулы, были склонны к полноте. Салсет быстрые и гибкие как Дел, но среди них не было воинов.
Они кочевники.
Их племя жило одним днем, от рассвета до заката, и бродило вместе с песками; они отправлялись в путь, а потом где-то разбивали лагерь.
Они не могли представить себе жизнь без свободы, но строго соблюдали традиции, а их огромная любовь друг к другу заставляла постороннего человека стыдиться, что он не может разделить ее.
Они заставляли меня стыдиться, что я не Салсет, хотя когда-то и жил с ними. Но ни тогда, ни сейчас я не мог стать одним из них, слишком уж разными мы были.
Я не мог изменить свое сложение, вес, цвет кожи, зеленые глаза и каштановые волосы. Не мог лишиться силы и врожденного таланта к мечу.
Я был чужим для них: тогда, сейчас, навечно. И первые шестнадцать лет моей жизни они пытались выбить это из меня.
11
Песчаная болезнь изменяет человека. Она превращает память в сито: какие-то воспоминания уходят в никуда, какие-то сохраняются. Потерянные заменяются мечтами и иллюзиями настолько реальными, что в них веришь пока кто-то тебя не разубедит.
Я пытался объяснить это Дел, но она ничего не слышала. Она лежала на покрывале в оранжевом хиорте Сулы и я видел, что физически она медленно выздоравливала, но что происходило у нее в голове я не знал. Сула щедро смазывала тело Дел пастой алла и заворачивала ее во влажную ткань, чтобы новая кожа не высыхала. Дел была похожа на страшный обгоревший труп, но она дышала.
И ей снились сны. Я быстро выработал распорядок дня: еда, общие упражнения, еда, практика с мечом, беседы с Дел. Я сидел около нее часами и разговаривал так, словно она могла меня слышать. Мне казалось, что Дел должна была все время ощущать чью-то поддержку. Трудно сказать, знала ли она, что я был рядом. Дел шептала, стонала, разговаривала, но за исключением нескольких слов, я не понимал ее. Я не говорил на Северном.
А иногда мы молчали. Вдвоем мы делили минуты тишины – Сула всегда находила себе работу – Дел спала, а я смотрел на тканые стены хиорта, пытаясь (чаще неудачно) заставить себя смириться с необходимостью оставаться среди Салсет. Шестнадцать лет назад я покинул племя, думая (надеясь), что никогда уже их не увижу. За эти годы ничего не изменилось, только Сула превратилась в пожилую вдову из молодой женщины, которую я помнил. Все мои ровесники стали взрослыми и, уважая традиции и верования племени, воспитывали своих детей так, как когда-то воспитывали их самих. Не изменился и старый шукар, так и оставшись человеком без возраста – свирепым, строгим, резким. И как шестнадцать лет назад в его глазах плескалась бессильная ярость, когда он замечал меня.
Хотя шестнадцать лет назад бессильной я бы ее не назвал.
Сидя в хиорте Сулы я размышлял как время изменило все, кроме Пенджи и всего, что она порождала. Как время изменило меня.
Время и полное отчаяние.
Сула вошла беззвучно. Я не обратил на нее внимания, успев привыкнуть к тихим приходам и уходам, но она положила мне на колени кожаный сверток и я удивленно взглянул на нее.
Ткань ее одежды впитала в себя синий цвет беззвездной ночи Пенджи. В густых черных волосах, зачесанных назад, появились серебряные нити.
– Я сохранила их для тебя, – сказала Сула. – Я знала, что увижу тебя снова прежде чем умру.
Я посмотрел на ее загорелое лицо и заметил, как собрались лучики морщинок вокруг ее глаз, как пополнел подбородок, потяжелели бедра, грудь, плечи. Но сильнее всего изменился взгляд – Сула смотрела умиротворенно, и я понял, что она приняла меня как Песчаного Тигра, а не как мальчишку, которого помнила.
Я медленно развязал сверток и вытащил то, что лежало в нем. Короткое деревянное копье, притупленное с одного конца и заостренное с другого, старательно заточенное куском разбитого камня руками слишком большими для маленького мальчика. Копье оказалось не длиннее моей руки, а когда-то оно было в половину моего роста.
Я смотрел на него и удивлялся, почему дерево такое темное, пока не понял, что на нем засохла кровь и с годами потемнела. На косом несбалансированном острие остались следы царапин и укусов. Я взял копье в руки и на меня нахлынули воспоминания. Я снова почувствовал тоже, что и много лет назад.