Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
Затишье всегда предвещает бурю — в этом я уже не раз убеждался на собственной шкуре. Нынешние времена не составили исключения.
Она не замедлила грянуть, с положенными молниями и громами, сотрясая небо, землю и людские души. В одно прекрасное ноябрьское утро в Прагу вернулся его высокопреподобие Густав Мюллер, сопровождаемый изрядно увеличившейся свитой отцов-доминиканцев и печатающей шаг швейцарской гвардией. Вернулся с единой целью — карать во имя Господа и именем Его. Сбылись наши худшие предчувствия: нам не позволили постепенно размотать запутанный клубок, отделяя правду от лжи и агнцев от козлищ. Герр Мюллер признавал только один вид принятия решений — то, что в незапамятные времена использовал блаженной памяти Александр Великий, когда ему предложили развязать сложнейший узел.
Как говорится в любимой песенке наших швейцарцев: «Махнешь своим мечом — и никаких проблем!..» Что ж, посмотрим, какие результаты принесет такая политика...
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
СВИДЕТЕЛЬ
«...Вера должна быть внедрена путем убеждения, а не навязана еретикам. Однако, было бы гораздо лучше, чтобы они были принуждены мечом того, кто носит свой меч не напрасно, нежели позволить им вовлечь многих других в свое заблуждение».
Святой Бернар Клервосский (1091 — 1153)УВЕРТЮРА
Парижские тайны
«1611 год, 5 октября.
Париж, Консьержери.
ЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВУ... (старательно зачеркнуто).
Его Высокопреподобию отцу Густаву Мюллеру или любому из святых отцов.
Будучи благочестивой католичкой и верной подданной нашего доброго короля, осмеливаюсь почтительнейше попросить вашей помощи и совета. Мой сеньор, господин Кончино Кончини, велел мне раздобыть портрет юного короля Людовика, особенно настаивая, чтобы создателем его был мэтр Жак Калло или кто-нибудь из его учеников, дабы, по его словами, «молиться за него». Однако сей поступок кажется мне весьма странным, ибо молиться следует лишь в святом храме на изображение Господа нашего или святых. Скажите, не может ли господин Кончини нанести какой-то вред Его Величеству через портрет посредством магии и злого колдовства? Умоляю Вас, дайте мне совет, как поступить.
С почтением — Марлен Тарбуа».
Несмотря на французские имя и фамилию, посетительница до смешного напоминала типичнейшую «фройляйн Гретхен» откуда-нибудь из Саксонии или Баварии: серо-голубоватое платье, наверняка лучшее из имеющихся и накрахмаленное до пергаментной твердости, кругленькая мордашка со слегка испуганными серыми глазами и вздернутым носом, рыженькие косички, уложенные на затылке в аккуратнейшую, волосок к волоску, «корзинку». Так описал ее отец Лабрайд, и даже почерк соответствовал словесному портрету: старательные буквы недавней воспитанницы какого-нибудь приюта для бедных сироток при храме святой Женевьевы или великомученицы Агнессы. Лет через пять — десять из мадемуазель Марлен вырастет образцовая хозяйка дома и мать семейства, у которой на кухне все будет расставлено по местам и начищено до блеска, которая станет незаметно вить из мужа веревки, а он только на смертном одре сообразит, кто был главным в семье, и чьи детишки будут самыми благовоспитанными в квартале.
В общем, обычная девушка годков семнадцати-восемнадцати, служанка в богатом парижском доме, да не просто безликое существо с ведром и шваброй, убирающееся в комнатах, но личная горничная мадам с перспективами и хорошим жалованьем. Должно случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы подобная особа вдруг решилась тайком явиться в Консьержери и добилась у швейцарцев на входе личной встречи с любым из святых отцов. Она вручает отцу Лабрайду письмо на тщательно обрезанном куске хорошей веленевой бумаги с еле заметными голубоватыми разводами, наверняка утащенном с рабочего стола «госпожи», смотрит испуганно-честными глазенками и ждет ответа.
Спустя полтора месяца письмецо девицы Тарбуа, подшитое в толстую папку с размашистой надписью «Дело д'Эпернона и его сообщников», оказывается в столице Чехии Праге, его с любопытством изучает секретарь папской нунциатуры Райан ап Гвиттерин, а успевший расправиться с половиной содержимого пузатого бочонка «Великопоповского Козела» отец Лабрайд неторопливо рассказывает:
— ...После визита мадемуазель Тарбуа все и завертелось. На Кончини и супружницу его Галигай бумаг набралось — воз с тележкой, но доказательства, которое можно взять в руки и ткнуть им в нос любому усомнившемуся не было... Девчонка же достает из мешочка маленький такой портретик в ореховой рамке, кладет на стол и говорит: «У меня есть один знакомый, подмастерье мсье Жака Калло, я дала ему денег, которые мне передал господин Кончини, он принес вот это. Сказал: мэтр Калло недавно рисовал большой портрет короля, остались наброски, сходство изумительное».
Господа инквизиторы из Парижа прибыли сегодня утром, а вечером в лучших традициях подхалимов всех времен и народов я запасся в ближайшей винной лавке бочонком столь любимого отцом Лабрайдом крепкого чешского пива и явился с предложением: пиво — в обмен на рассказ о событиях минувших месяцев, а коли этого не хватит, я куплю еще.
— Искуситель, — проворчал отец Лабрайд, пристальным взором буравя подношение. — Сходи посмотри протоколы, там все записано.
— Читать протоколы — фи, какая скука! — заявил я, демонстративно помахав изъятой из архива толстой сафьяновой папкой с торчавшими из нее разномастными листами. — К тому же отец Фернандо пишет, как курица лапой, не в обиду ему будет сказано. Посудите сами, что может сравниться с подлинным повествованием очевидца? Отец Лабрайд, ну расскажите скелу о Париже, я вам тоже кой-чего любопытного поведаю...
Соблазнить ближнего своего очень просто, главное, точно знать, кому что предлагать и выбрать подходящее время. На руку играло одно немаловажное обстоятельство: отец Лабрайд недолюбливал меня за излишнюю болтливость и праздность, однако не отрицал моего скромного умения быть хорошим слушателем. Я никогда не перебивал рассказчика, даже если он сбивался на сторонние рассуждения, и задавал правильные вопросы в нужных местах, подталкивая историю по еще не пройденным дорогам. Самому патеру Лабрайду тоже явно хотелось поделиться впечатлениями, так что дополнительных уговоров почти не потребовалось. Я просто нюхом чуял: в мое отсутствие в сердце Франции произошло нечто, намертво связавшее две столицы, и моя прямая обязанность — разузнать все об этом «нечто».
— Итак, служанка из дома Кончини, — напомнил я, отвлекая отче Лабрайда от вдумчивой дегустации содержимого вместительной кружки с белоснежной пенной шапкой. — Она принесла портрет малолетнего короля работы Калло. Что случилось дальше?
