Янис Кууне - Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель
– Да он туповат, – доверительно поведал шеппарь.
– Так дружиннику много думать и не надо. Так как?
– Согласен, – кинул головой Хрольф. Хоть и не бонд с пятьюстами кронами, но и не семьдесят монет, что давали за рыжего на Рюнмарё. А мзда она даже в Моравии мзда.
Пропавший
С Адельсёна возвращались втроем.
Молчали.
Уле клял судьбу за то, что не ему в голову пришла мысль выставиться перед синеусом Ларсом. Гёт как-то не думал о том, что непревзойденный кулачник Гронт мог свалить его двумя-тремя ударами, и тогда вместо потехи и славы, вышел бы позор и унижение и на его, Уле, голову, и на Хрольфа, да и на всю Бирку. Ему казалось, что рыжий венед нарочно договорился со своим увертливым сродником, дабы тот измотал скотта, а потом уступил ему победу и почести. Вот ведь хитры словены! И когда только перемигнулись? А ему, Ульриху, гёту из гётов, так и сидеть теперь загребным на видавшей виды посудине в манскапе «потрошителя сумьских засек»!..
Волькша вспоминал, как дважды покривился Ларс глядя на Олькшу. Первый раз, когда тот не сподобился ответить по-свейски даже на вопрос как его зовут. Странно было, что Рыжий Лют вообще согласился податься к ярлу в дружинники. Одно дело на Ильмень-озере. Там он хотя бы мог ответить словом на слово. Как он мыслил себе житие среди варягов на собачьих правах? Ни спросить, ни пожаловаться. Не иначе как Ольгерд решил, что все викинги – разудалые и приветливые парни вроде Уле и будут сколько надо морщить лбы, пытаясь внять, что хочет от них венед в дорогих сапогах. Но разве втолкуешь рыжему упрямцу, что все на самом деле вовсе не так? Как же! Его же, обуча сыромятного, сам синеус Ларс, ярл Уппланда, да за богатую мзду из Хрольфова манскапа в свои дружинники переманил. То-то слава! Почитай свейский ярл словенским князем нос подотрет и за пояс, как рукавицу, заткнет.
За такие речи Волкану опять захотелось съездить приятелю по конопатым мордасам. Может потому, и не усердствовал он в образумлении Олькши, что озлился на его поганые слова. Пусть теперь сам за свою гордыню полыни с лебедой взамен медовых пряников откушает.
Даром что ли Ларс, узнав, что венедский ратарь и Хрольфу, и ему достался без всякой брони и оружия, с одним только самодовольством и неумеренной прожорливостью, плюнул в землю, головой покачал и в палаты свои пошел. Дескать, делай сам себе булаву из соснового комля, а щит из щепы, бранное железо сам себе в бою добудешь, если сумеешь выжить…
Шеппарь, сидя на носу лодки, тоже хмурился. Хотя ему и удалось чудом избежать позора и даже разбогатеть на уступке рыжего венеда ярлу, он никак не мог понять, чего ради Варг скоморошничал перед Ларсом. Что за чушь он лепетал перед поединком про какую-то Мать Сыру Землю? И ведь так рьяно врал венед, что Хрольф почти поверил в то, что ничего путного не получиться и поединок с Гронтом осрамит его на весь мир, смешав его имя с коровьим навозом на веки вечные. Да и во время боя венеда со скотом шеппарь изрядно перетрусил. Ему ли не помнить, как на Волховском льду парнишка, выскочив из-за плеча Ольга, с одного удара погасил для Хрольфа свет солнца. А нынче Варг уворачивался от скотта так, что тот чуть не верещал от негодования, а сам даже ни разу не попытался стукнуть Ларсова фолька.
Хрольф смотрел в спину парнишке, усердно налегавшему на весла, и разные толкования минувших событий роились у него в затуманенной элем голове. Как не рядил шеппарь, как не складывал черепки разрозненных мыслей, а все выходило нечисто. Ну, не верил свей в то, что Варг устроил весь этот балаган, дабы не попасть в дружину к Ларсу, и тем самым лишить его, Хрольфа и обещанного бонда, и денег. Может хитрый венед думает, что сумеет заполучить у простого шеппаря большую долю, чем предлагал ярл? Даже если так, то он должен был соображать, что добыча Ларса завсегда в разы больше, чем та, что когда-либо придет в руки к Хрольфу. Так что же тогда? Надлежало выяснить это как можно скорее. На следующее утро, например.
Однако Фригг[131] и Фриггита рассудили иначе. В отличие от жены Одина женщина, родившая Хрольфу двух детей, мальчика и девочку, не была обременена мудростью и величием нрава. На заре следующего дня она встала не с той ноги, что случалось с ней довольно часто, когда муж бывал дома. И жизнь Хрольфа превратилась не то что во владения сухоногой Хель, а в подземную страну во время Рагнарека, как раз в разгар Последней Битвы.
Нельзя сказать, что прочие жены викингов отличались кротостью повадок, но такую валькирию, как Фриггита, надо было еще поискать.
Весь манскап предпочитал убраться из дома Хрольфа, когда его наполнял истошный крик жены шеппаря. Она была недовольна всем. И тем, что за десять лет муж не сподобился завести приличных фольков: от двух сумьских старух, что помогали ей по дому, было не больше пользы, чем от беззубых собак на охоте. И тем, что одевалась она хуже чучела, от чего иной раз стеснялась выйти из дома, глядя на наряды других фру, у которых мужья не дрязгались по северным закоулкам Восточного моря и не обворовывали нищих лопарей, а плавали за добычей к франкам, англам или фламандцам. И тем, что за все это время пока она надрывалась на хозяйстве, голодала и буквально ходила в обносках, при этом то и дело рожая Хрольфу детей, он подарил ей всего два серебряных обруча на шею, тогда как у других шеппарьских жен их по три, а то и по четыре.
Негодовать – кричать и ворчать – Фриггита могла днями напролет. На нее не действовали ни просьбы уняться, ни окрики, ни побои. Стоило ей оседлать хромого конька своей сварливости и она могла скакать на нем хоть целую седмицу. Постороннему человеку было достаточно послушать ее самую малость, чтобы понять, отчего Хрольф последние годы оставался зимовать на Ильменьском торжище.
Приступ склочности, однако, не мешал Фриггите получать от мужа причитающееся ей супружеские ласки. Каждую ночь ее сопение и мычание мешало спать холостым гребцам, жившим в другой части Хрольфова дома. По утрам шеппарь выглядел усталым и часто устраивался подремать где-нибудь в укромном месте. Не будь его жена так жадна до бабской услады, он велел бы скликать манскап уже через день, после того как репейник прилип Фриггите под язык.
Ни шатко, ни валко прошло десять дней. От скуки ли, из любопытства ли, подогретого событиями последних дней, но люди Хрольфа наконец выказали внимание Волькше. Теперь он узнал о них не только то, что нужно, дабы поддерживать дружескую беседу, а гораздо больше. К своему удивлению Годинович выяснил, что он – не единственный инородец в манскапе. Ёрн, гребец, чей лицо украшал глубокий шрам от брови до подбородка, был фламандцем, а Гунес, варяг без особых примет и достоинств, – пруссом. Оба они утверждали, что не были отпущенными или сбежавшими фольками, а подались в шёрёверны по воле судьбы и по велению сердца. Волькша так обрадовался возможности обучиться новым языкам, что через несколько дней оба «не-свея» только что не прятались от него по закоулкам острова.
