Джо Аберкромби - Красная Страна
Довольно скоро она перестала пытаться. Голуби портят посевы, а какой вред принесет улыбка, в самом деле?
Так что она позволила ей сидеть там. Почувствовала себя хорошо.
— Много сочувствия, — сказала она, когда они поговорили почти с каждым, и солнце опустилось в позолоченное серебро перед ними, зажглись первые факелы, чтобы Сообщество могло проехать еще милю перед разбитием лагеря. — Много сочувствия, но мало помощи.
— Думаю, сочувствие это уже что-то, — сказал Ламб. Она ждала большего, но он лишь сидел, сгорбившись, качаясь в такт медленно бредущей лошади.
— В целом они вроде ничего. — Она болтала только чтобы заполнить дыру, и чувствовала досаду от того, что ей это надо. — Не знаю, как они справятся, если придут Духи и все обернется скверно, но они нормальные.
— Думаю, никогда не знаешь, как люди справятся, если все обернется скверно.
Она взглянула на него.
— Тут ты чертовски прав.
Он на мгновение поймал ее взгляд, потом виновато отвернулся. Она открыла рот, но прежде чем смогла что-то сказать, сильный голос Свита отозвался в сумерках, призывая остановиться до наступления дня.
Неотесанный Бездомный
Темпл закрутился на седле, сердце внезапно застучало…
И он ничего не увидел, кроме лунного света сквозь ветки. Было так темно, что и его он едва мог видеть. Возможно, он услышал шелест веток от ветра, или кролика за его безобидными ночными делами в кустах, или смертоносных диких Духов, которые вымазаны кровью невинных зарезанных, и помешаны на сдирании с них кожи и ношении их лиц в качестве шляп.
Он съежился, когда подул очередной легкий порыв ветра, потряс сосны и пронзил его до костей. Компания Милосердной Руки держала его в своих мерзких объятьях так долго, что он стал воспринимать физическую безопасность, которую она обеспечивала, всецело как должное. Теперь он остро ощущал ее утрату. Есть много вещей в жизни, которые не ценишь, пока высокомерно не отбросишь прочь. Как хорошее пальто. Или очень маленький нож. Или несколько закаленных убийц и страдающий старческими болезнями любезный негодяй.
В первый день он ехал быстро и боялся лишь, что они его поймают. Потом, когда второй рассвет встретил его холодной и бескрайней пустотой, что не поймают. На третье утро он чувствовал глубокую обиду от мысли, что они возможно даже не пытались. Побег от Компании, без направления и экипировки, в ненанесенные на карты пустоши, казался все менее и менее легким путем к чему угодно.
Темпл играл много ролей за свои тридцать несчастливых лет жизни. Был попрошайкой, вором, неверующим священником-практикантом, неумелым хирургом, отвратительным мясником, криворуким плотником, недолго был любящим мужем и еще меньше слепо любящим отцом, став сразу вслед за этим несчастным плакальщиком, горьким пьяницей, самонадеянным мошенником, заключенным Инквизиции, а затем их информатором, переводчиком, счетоводом и юристом, сотрудничал со всеми разновидностями неверных сторон, был соучастником массовых убийств, конечно, и, совсем недавно и пагубно — человеком совести. Но неотесанный бездомный еще не появлялся в списке.
У Темпла не было средств, чтобы развести костер. Или, даже если б были, знания как их использовать. Все равно ему нечего было готовить. И сейчас он был потерян, во всех смыслах этого слова. Позывы голода, холод и страх быстро стали безмерно его беспокоить сильнее, чем когда-либо немощные уколы совести. Наверное, ему следовало думать тщательнее, прежде чем бежать, но побег и тщательное обдумывание, как вода и масло, весьма трудно смешиваются. Он винил Коску. Он винил Лорсена. Он винил Джубаира, и Шила, и Сафина. Он винил каждого доступного ублюдка, за исключением, конечно, того, кого на самом деле следовало винить, того, кто сидел в его седле, и мерз, голодал, и терялся все больше с каждым неприятным моментом.
— Дерьмо! — прорычал он в пустоту.
Его лошадь остановилась, покрутила ушами и побрела дальше. Она становилась покорно невосприимчивой к его вспышкам. Темпл уставился сквозь изогнутые ветки, луна бросала отблески через быстро движущиеся полосы облаков.
— Бог? — пробормотал он, слишком отчаявшись, чтобы чувствовать себя глупо. — Ты меня слышишь? — Нет ответа, разумеется. Бог не отвечает, особенно таким, как он. — Я знаю, я был не лучшим человеком. И в частности даже хорошим… — Он вздрогнул. Согласившись с тем, что Он — там, и все знает, и все видит и так далее, следует, наверное, согласиться с тем, что нет смысла приукрашивать для Него правду.
— Хорошо, я довольно жалок, но… далеко не худший? — Самодовольное бахвальство. Какая надпись на могильном камне получится. Конечно, если будет, кому ее вырезать, когда он помрет в одиночестве и сгниет на просторе.
— Хотя уверен, я могу стать лучше, если бы ты просто найти способ дать мне… еще один шанс? — Лесть, лесть… — Лишь… еще один?
Ответа нет, но очередной леденящий порыв ветра наполнил деревья шепотом. Если был Бог, Он был молчаливым ублюдком, и…
Темпл уловил слабый дрожащий оранжевый отблеск сквозь деревья.
Огонь! Ликование поднялось в его груди!
Затем осторожность его задушила.
Чей костер? Собирающих уши варваров, которые лишь на ступеньку выше диких животных?
Он уловил слабый запах готовящегося мяса, и его желудок выдал долгое подавленное урчание, столь громкое, что он испугался, что оно может его выдать. В молодости Темпл часто голодал, и стал экспертом в этой части, но, как во многом, чтобы делать что-то хорошо, нужно практиковаться.
Он мягко дернул поводья, соскользнул тихо, как только мог, с седла и привязал поводья к ветке. Пригибаясь, он спустился через кустарник, через когтистые тени, что создавали перед ним сучья деревьев, ругаясь, когда ветки хватали его одежду, сапоги и лицо.
Костер горел посреди узкой поляны. Мелкий зверек, аккуратно освежеванный и насаженный на вертел, висел над ним на палочках. Темпл подавил сильный позыв вонзить в него зубы. Между костром и потертым седлом было развернуто одеяло. Круглый щит был прислонен к дереву, металлический обод и деревянная передняя часть были покрыты шрамами от частого использования. Рядом с ним был топор с сильно зазубренным лезвием. Не нужно было быть экспертом по оружию, чтобы понять, что это инструмент для рубки не дерева, но людей.
Вещи одного человека, но очевидно такого, воровать у которого ужин было бы плохой идеей.
Взгляд Темпла метался от мяса к топору и обратно, и его рот почти болезненно наполнился слюной. Возможно, смерть от топора выглядела угрожающе в любое время, но в тот момент определенно смерть от голода казалась страшнее. Он осторожно разогнулся, готовясь к…
