Александр Бруссуев - Охвен. Аунуксиста
Нравы в городе не изменились. В этом Торн успел убедиться, когда они, сдав лошадей в конюшню постоялого двора у казарм городской стражи, сами отправились в порт, где пропустили по кружечке пива и заночевали. Тихо было, как в монастыре. По местному — это называлось «порядком».
Для разговора по душам Торн нашел великолепные кусты, которые тянулись вдоль разрезавшего часть города оврага. К этим кустам как раз и примыкали казармы стражи. С утра они планировали походить по улицам города, наведаться на рынок, опознать нужных людей, проследить их обычные перемещения, потом совершить беседу, потом отправиться восвояси.
Нужных стражников вычислили очень быстро. Те оставались по-прежнему в ранге десятников, разве что животы у каждого слегка подросли и выражения лиц опаскудились до неприличия. Казалось, что за каждый шаг любого из них нужно платить, потому что этим шагом они непременно облагодетельствуют всех окружающих. Охвен, оценив, с кем ему придется общаться, забунтовал.
— Зачем я пойду с этими разговаривать? Ты посмотри на их лица! Такие же можно увидеть, если залезть в казарменный клозет и смотреть снизу вверх после того, как он наполнится страждущими! Давай стукнем сзади одного за другим по башке, оттащим в кусты и надругаемся по очереди.
— Нет, это будет нечестно, — возразил Торн.
— А честно будет, если твой десятник, не размениваясь на слова, зарежет меня, как овцу?
— Не боись, Охвен. Ты только скажи им, что я хочу переговорить — прибегут, как миленькие. Не захотят же они даже в твоих глазах выглядеть трусами. Только ты сначала поговори вон с тем, у которого нижняя губа висит. Он больше всего лютовал.
Охвен в сердцах махнул рукой и ответил:
— Раз так, то пойду прямо сейчас. Чего время терять?
Все оружие их лежало на постоялом дворе, перевитое веревкой с печатью: на выезде целостность печати строго проверялось. У Охвена за кушаком висел только плотницкий топор. Торн, имевший в своем арсенале лишь нож, похлопал его по плечу, ободряя для действия, и пошел ближе к кустам.
Губастый стражник в это время, лениво поцедив пиво в какой-то забегаловке, легким взмахом царственного пальца отправил своих подчиненных в только ему известное место. Те убежали, хищно облизываясь и нервно перебирая пальцами по древкам копий.
Десятник, оставшись один, медленно пошел по пустынной улице. Встречные старались не попадаться ему на глаза: резко меняли свой путь, торопливо заходили в непонятные дворы. Охвен удивился: если эта личность настолько известна в этом районе, то почему же народ старается избегать встречи с ним вместо того, чтобы вежливо здороваться.
Охвен пошел навстречу губастому и остановился перед ним за несколько шагов. Тот, заметив незнакомого человека, тоже прекратил свое шествие и уставился в карела очень неприятным взглядом.
— Здравствуйте, господин хороший! — вежливо начал Охвен.
Тот не ответил, осмотрев незнакомца с головы до ног, положил ладонь на рукоять меча.
— Здравствуйте, — снова сказал Охвен.
— Кто таков? — протянул стражник и вдруг тыльной стороной кулака ударил карела по лицу. «Хорошее приветствие», — подумал Охвен, успев, тем не менее, чуть уклониться от удара. Однако, следующий удар поддых избежать не удалось. Дышать сразу стало нечем, слезы навернулись на глаза. А тут еще этот маньяк — стражник вывернул и задрал правую руку: пришлось приподняться на цыпочки. Больно было очень, просто неестественно больно. Редкие прохожие, и так-то старающиеся не пересечься с представителем местного закона, вообще скрылись, будто растворились в воздухе.
— А вдруг я брат местного конунга? Он тебя накажет, — прошипел сквозь зубы Охвен.
— Да плевал я на всех конунгов вместе взятых, — ответил стражник. — Для тебя, мразь, конунг — я. Сейчас я тебя отведу в караулку и там буду медленно убивать.
— За что? — наивно вырвалось у карела.
— Просто так, урод. Ты мне не понравился. А, значит, не понравился Закону. То есть ты — преступник.
Говоря это, стражник с известной сноровкой обстучал все карманы Охвена и обнаружил лишь маленький сверток с янтарем. Выдернув топор, он бросил его под ноги и размашисто пнул ногой Охвена в живот. Тот, скрючившись, упал под забор. Стражник в это время достал на свет кусочек янтаря и с интересом рассматривал красоту неведомо как застывшей в толще желтого камня маленькой хвоинки. Осмотр его полностью удовлетворил, и он, довольно щерясь в свирепой ухмылке, запихнул сверток себе в карман.
— Встал быстро! — пренебрежительно сказал он молодому парню.
Охвен словно отключился от всего окружающего мира, даже от своей боли, поджал под себя ноги и не предпринял никаких попыток подняться. Ему очень хотелось, чтобы этот монстр склонился над ним.
Стражник сделал шаг и протянул руку, чтобы за ворот поднять лишенного сил убогого человечка. Но тот внезапно прыгнул вверх, прямо с колен, метко угодив десятнику головой в челюсть. Из рассеченной губы полилась кровь, и стражник озверел.
— Ну все, гаденыш, тебе конец! — заревел он, пытаясь вытащить свой меч. В это же самое время он взглянул в глаза своей предполагаемой жертвы и не увидел в них страха, только холодный голубой огонь. Это десятника очень удивило, поэтому он на долю мига приостановил свое движение.
А Охвен, резко замахнувшись, ударил правой ногой стражнику под живот. Даже подставленная рука не смогла остановить мощный пинок. Теперь дышать прекратил датчанин, схватился руками за причинное место, позабыв про меч, и завалился на грязную землю. Если бы он в этот момент мог соображать, то понял бы, что так сильно ногой ударить просто невозможно, а также догадался бы о своей незавидной участи: если бьют представителя власти, то, скорее всего, до смерти.
Охвен, все еще не замечая вокруг ничего, поблагодарил господа, что он не выбросил тот заветный камень, когда бежал с плена. И как замечательно, что сегодня перед выходом в город без оружия, он запихнул этот камушек в носок сапога!
— Тебя повесят, урод, за нападение на стражу! — сипел в грязи десятник.
Охвен подошел ближе.
— Меня охраняет Закон! Ты не можешь меня убить! — завизжал стражник, дрыгая ногами, словно собираясь вырыть ими яму.
— Могу, — ответил Охвен, подхватил топор и сильным ударом обуха вмял переносицу бывшего десятника.
Потом достал свой сверток с янтарем и, не оборачиваясь по сторонам, спокойной походкой пошел прочь от неподвижного тела. Правда, в походке его теперь было ярко выраженная хромота на правую ногу. А еще Охвен усердно горбился, старательно задирая левое плечо, словно, вдруг, сделался горбуном.
В кустах, где прятался Торн, стоял влажный полумрак, насыщенный неприятными запахами, подымавшимися от протекавшего по дну оврага ручью. Город Оденсе старательно сливал свои нечистоты в безмолвствующую природу. Среди цепких колючек стоял, сложив руки крест-накрест на груди строгий Веселый Торн.
