Песах Амнуэль - Каббалист
— И на костры они шли, чтобы поддержать репутацию?
— На кострах чаще всего сжигали вовсе не ведьм, а невинных женщин. Лес рубят — щепки летят. Знакомая поговорка? А ведь это были женщины. Господи, как ты понять не можешь — женщины!
Р.М. замолчал. Не нужно было заводиться, — подумал он. Пусть Евгений сам соображает. Может, додумается.
— Спасибо за работу, — сказал он. — Ты молодец, Женя, в этих числах, наверное, что-то есть. Я посмотрю на досуге, хорошо?
— Рассказ, который ты написал… — напомнил Евгений.
Но Р.М. уже остыл. Вспоминал неохотно — раз уж обещал. Был такой рассказ — один из первых его опусов, вскоре после университета. Стандартная история с использованием машины времени. Герой рассказа — физик. Время действия — середина тридцатых годов. Герой интересуется ведьмами, но поступает иначе, нежели автор рассказа. И это естественно, автор ведь исследовал альтернативные возможности, в том числе и бредовые. Герой решает сконструировать машину времени (всего-навсего!) и отправиться в пятнадцатый век «изучать натуру». Будто в двадцатом ведьмы перевелись. Ну, это на совести автора. Кое-что в теоретическом плане герой успевает сделать прежде, чем за ним приходят. В тридцать седьмом. Следователь ему попадается… Нормальный, наверное, как другие. Но от этого герою не легче, верно? Автор выдал тут все, что помнил по отцовским рассказам. Ясно, что уже на этой стадии рассказ стал «непроходимым». Но автор не мог остановиться.
Короче говоря, герой без всякой фантастики отсидел до пятьдесят четвертого. А выйдя, довел-таки до конца дело жизни — построил машину времени. Вот, где фантастика… Ну, ладно. Он постарел, желания изменились, в лагерях было как-то не до ведьм, зато ненависть к некоторым представителям аппарата НКВД, хотя и бывшего… Решает он съездить не в далекий пятнадцатый век, а в более близкий тридцать седьмой год. За сутки до собственного ареста. Подкарауливает следователя, идет за ним и в темном переулке убивает ударом по голове. Это, конечно, глупо, но психика-то уже повреждена… Он намерен вернуться в будущее, с интересом рассуждая теперь о том, что может произойти — ведь воспоминания его нисколько не изменились, хотя следователя в этом мире уже нет… Арестовывают его почти сразу, он не успевает пройти и нескольких кварталов. Судят за умышленное убийство. Настоящий суд с государственным защитником! Конечно, лагерь, но теперь он попадает в «привилегированное общество». Разумеется (рассказ!), он оказывается в том же лагере, и естественно, наблюдает себя со стороны, даже уговаривает уголовников не трогать придурковатого политического. Начинается война, он просится на фронт, воюет в штрафбате, и его благополучно убивают под Брянском. Тут вольность автора, он просто не придумал, что делать дальше. Ну, выйдут они оба из лагеря, и что? Рассказ кончался, показывая неспособность автора, раскрутив сюжет, связать концы с концами…
Вскоре после ухода Гарнаева позвонил Родиков. Голос у него был уставшим, и Роману Михайловичу почудился в интонации скрытый упрек: вот, мол, заставил ты меня работать.
— Если хотите, — сказал Родиков, — можете зайти ко мне, я буду допоздна.
— Есть за чем?
— Есть.
— Приду, — пообещал Р.М.
То ли следователь расколол в этот день особо опасного преступника, то ли получил благодарность начальства — Роману Михайловичу показалось, что на Родикова снизошла благодать. Следователь вышел ему навстречу в проходную, держал под руку, улыбался чему-то, усадил гостя не к столу, а в мягкое, хотя и продавленное, кресло. Сам продолжал ходить по кабинету молча, и лицо его быстро меняло выражение. «Хамелеон», — мелькнуло в голове Романа Михайловича.
— Вам что-то удалось? — спросил он.
— Удалось, — бросил Родиков, продолжая ходить. — Впрочем, не все. Семнадцать адресов — вот список. Весь вопрос в том, что мне с этим списком делать.
— Отдать мне, — простодушно предложил Р.М.
— Зачем? Чтобы вы могли пойти или съездить и лично убедиться, что плоды вашей деятельности реально существуют? Не знаю, что вы делали двадцать лет назад, но мне это не нравится.
— Давайте не будем ходить вокруг да около, — попросил Р.М.
Родиков сел за стол, придвинул к себе раскрытую папку. Насколько мог рассмотреть Р.М., в ней было всего два листа.
— Масленникова Ирина Леонидовна, — начал читать Родиков, опуская детали. — Сорок лет… ммэ… вот. Дочь Анастасия, одиннадцати лет, на учете в психиатрическом диспансере… Ммэ… Карпухина Елизавета Максимовна, тридцати девяти… Дочери тринадцать, сыну девять лет. Сын здоров, дочь второй год живет в интернате для… ммэ… вот так. Исмаилова Севда Рамзиевна, сорок два. Детей нет, муж ушел. Ну, тут говорить не о чем. Впрочем, сама она несколько лет назад обращалась к психиатру, но отклонений не нашли. Мнацаканян Людмила Ервандовна, сорок один. Второй брак. Два сына, оба вполне здоровые парни. Некрасова Марианна Лукинична, сорок четыре. Поздний брак, дочь пяти лет. Психически больна, от диспансеризации отказалась… ммэ… ну и так далее. У всех девочек без исключения — а у Касимовой их две — есть психические отклонения. У мальчиков, тоже у всех, с психикой полный порядок. В двух случаях сами женщины лечились от психических расстройств. Девочек и девушек в этом списке всего восемнадцать. И в списке уже нет Нади Яковлевой. Но есть Карина Степанян, которую муж выгнал из дома через неделю после свадьбы, потому что решил, что она шизофреничка. Дочь Аиды Нерсесовны Степанян. Вот так. Вы такого результата ждали, Роман Михайлович?
Р.М. молчал. Господи, разве этого он хотел? Аида Степанян — некрасивая, длинноногая, она занималась тестами с удивительным усердием, каждый вопрос отнимал у нее втрое больше времени, чем у остальных, потому что она искала тончайшие нюансы. Что же это такое? Девчонки, обыкновенные девчонки. Красивые, как Лиза Карпухина, смотревшая на всех свысока и ждавшая принца. Некрасивые, как Аида или Ира, но тоже ведь ждавшие чего-то от жизни и помогавшие Роману потому, что это было интересно, романтично, таинственно как-то, и наконец, модно — тесты!
Что это? Бред? Наука? Лысенковщина? Заговаривание зубов? Что? Он еще мог сомневаться — с Галкой. Вдруг случайность. Потом — Марианна. Почти уверенность. Но — почти. Вдруг, все же вдруг. Сейчас ни сомневаться, ни надеяться на чудесные совпадения нельзя. Он был прав, вот в чем беда. Он хотел отыскать ведьм, и он отыскал их. Более того: он их почему-то творил сам. И не сразу, а во втором поколении. На детей действовал. Значит — на гены. На гены — словом?? Если это не чушь и мистика, то что же тогда чушь и мистика?
В любом случае, что бы это ни было, он виновен. Разбил жизни, потому что не ведал, что творил. И сейчас не ведает, что творил тогда. Цепляется за научные аксиомы, потому что в них спасительный для совести выход — случайность. Невероятная и жуткая, но случайность. И тогда спасены и совесть, и наука. Но все это ерунда. Потому что таких случайностей не бывает.
