Мария Гинзбург - Черный ангел
— Не грусти, — сказала Брюн и обняла его за плечи. — Мы еще раз попробуем. У тебя обязательно получится.
Карл отрицательно покачал головой:
— Нет. Это был уже четвертый, Брюн. Я обречен убивать. Я не могу довольствоваться малым.
— Может быть, дело в твоем генокоде? — предположила она.
Карл поморщился:
— Да нет, просто такой характер адский. Вот знаешь, иногда, чтобы избежать беременности, мужчина выходит из женщины за несколько мгновений до того, как кончит?
— Это называется прерванный половой акт, — кивнула Брюн.
— У меня так тоже никогда не получалось, — сообщил Карл.
Брюн улыбнулась:
— Все равно, это не повод быть таким угрюмым. Ведь охота была удачной.
— Угрюмым? — переспросил Карл. — Grim?
Федор Суетин выучил дочь английскому — для переговоров с иностранными торговцами. Брюн и переводила Карлу и Лоту в первое время их пребывания в Новгороде.
Брюн снова кивнула. Карл взял ее за руку и принялся целовать ее маленькую ладошку.
— I may be grim, perhaps, but only just grim, — шептал он в промежутках между поцелуями. — Аs any man who suffered such affairs. Misfortune…
Брюн вздрогнула. Необычное ощущение, родившееся где-то в самой глубине ее тела, поднималось, как тесто на опаре. Внезапно Брюн поняла, что нужно делать. Она положила свободную руку на склоненную перед ней голову. Брюн запустила пальцы в жесткие черные волосы.
— Чёрный ангел печали, — произнесла она негромко, но распевно.
Эту песню ей пела бабушка перед сном. В ту счастливую и давно забытую пору, когда у Брюн была собственная маленькая комнатка под самой крышей замка Быка.
— Давай отдохнём…
— Сarelessness or pain, what matters is the loss. You'll see…
— Посидим на ветвях, — продолжала Брюн.
Необычное ощущение оказалось светом. Он захлестнул Брюн, перелился через край и радужными волнами затопил площадку, что спряталась за кустами слева от бульвара Юности — там, где аллея поворачивала под острым углом, словно переломившись пополам.
— Тhe heartbreak linger in my eyes, and dream…
— Помолчим в тишине. Одинокая птица…
— Wearing perhaps the laciest of shifts.
— Ты летаешь высоко…
Карл вдруг ощутил, как огрызки крыльев у него в спине наливаются силой. Это было и приятно, и больно — словно прорезался зуб.
— The lane's hard flints, — произнес он, задыхаясь,
— И лишь безумец…
— Will cut your feet all bloody as your run,
— Был способен так влюбиться.
Карл едва не закричал. Он вскинул голову, выгнувшись назад. Он отчетливо ощутил свои крылья. Не те жалкие зачатки вроде цыплячьих, которые у него когда-то были, а огромные, настоящие крылья.
Которых у него не было никогда.
— So, if I wished, I could just follow you, — продолжал он.
— За тобою вслед подняться, — отвечала Брюн.
На его крыльях не было перьев. Они состояли из плотной кожаной перепонки. Когда крылья развернулись, она натянулась. Холодный ветер поцеловал его крылья. Карл задрожал от наслаждения.
— Тasting the blood and oceans of your tears, — сказал Карл.
Он уже не чувствовал холодной скамейки под их разгоряченными телами. Не видел фонарей и ив окутанных серебристой шалью тумана. Он летел в сумрачном, пустом небе.
И не было никого, кроме него и самого обжигающе горячего комочка жизни в его руках, который пульсировал и рвался на свободу.
— Чтобы вместе с тобой разбиться, — выдохнула Брюн.
— I'll wait instead…
— Разбиться с тобою вместе, — повторила она.
Карл прижал лицо к ее груди и глухо произнес:
— Мy head between the white swell of your breasts.
— С тобою вместе[3], — с мукой в голосе выдохнула она.
Брюн застонала. Тело ее обмякло, расслабившись полностью. Карл едва успел подхватить ее. Он услышал, как сердце Брюн мягко толкнулось в ее груди. А затем — еще раз.
— Listening to the chambers of your heart[4]… — медленно проговорил он.
Карл глубоко вздохнул и огляделся.
Они снова были на земле. Фонари загадочно мигали. Свистели поезда. Кто-то шел по аллее, разговаривая и смеясь. Брюн все еще не вернулась. Карл сел поудобнее и прижал ее к себе, как маленького ребенка.
— Я видела дом, — пробормотала Брюн, не разлепляя глаз.
Ее длинные черные ресницы дрожали. Карл коснулся их губами.
— Такой красивый, странный, и уютный, — продолжала Брюн. — И бабочку… кажется, махаона. И там, за закрытой дверью, шебуршился кто-то маленький. Домовой, я так думаю. У меня была такая красивая кружевная сорочка, и океан, и дюны… Все, о чем ты говорил. Хотя нет, про бабочку ты вроде не говорил, — добавила Брюн задумчиво.
— Но она была, — заверил ее Карл.
Брюн открыла глаза, еще мутные от наслаждения.
— Что это было, Карл?
— Добро пожаловать в тайные палаты моего сердца, — ответил он.
Карл ощутил присутствие. В зале для приемов кто-то был.
И по тонкому аромату ауры Карл даже понял, кто.
— Шайссе, — пробормотал Шмеллинг и направился туда.
Полина вздрогнула.
— Я не слышала, как ты вошел, — пробормотала она.
Карл молчал и смотрел на нее. Полина тряхнула рыжими кудряшками. Волосы подруги Карла были точь-в-точь того же оттенка, что и буйные вихры Локи. Карл лениво подумал, не вычитала ли программа и этот факт в его психопрофиле, когда создавала образ бога-помощника.
— Мы с тобой уже две недели не встречались, — волнуясь, заговорила Полина. — Так что даже не знаю, уместно ли это теперь. Но мне бы хотелось, чтобы была полная ясность…
— Я слушаю, — сказал Карл.
— Ты очень хороший человек, — произнесла Полина. — Но я неожиданно поняла, что люблю другого.
Карл ухмыльнулся.
— Ты же меня знаешь, — продолжала Полина. — Я привыкла, чтобы у меня было все самое лучшее. Привыкла быть везде первой. Быть воплощением самой заветной мечты. И уж конечно, каждая женщина нашего города мечтает быть хозяйкой в твоем замке.
Карл поморщился.
— Я знаю, — добавила Полина печально. — Вы, мужчины, любите сами добиваться, а не чтобы за вами бегали. Любите быть охотниками, а не добычей, призом…
— Ерунда, — перебил ее Карл. — Я ленив и не кровожаден. И не умею разговаривать с женщинами. В общем, я не возражаю против того, чтобы быть призом. Но вот что ты будешь делать с призом, когда его получишь?
Полина задумалась на миг.
— Когда мне было восемнадцать лет, я выиграла кубок Северо-Запада по пятиборью, — сказала она.
Карл был склонен поверить этому — Полина до сих пор неплохо стреляла.
— И эта уродливая чаша из покрытого серебрянкой алюминия до сих пор стоит у меня на полочке в шкафу, — продолжала Полина. — Она чуть поблескивает в темноте, когда я перед сном смотрю на нее и улыбаюсь. Иногда я протираю на ней пыль. А еще я храню в ней некоторые мелочи… ну, знаешь, бессмысленные, но дорогие для меня.
