Лорел Гамильтон - Ласка сумрака
– Разумеется, не я одна подозревала такое, – сказала она. – Адария имела двух детей от двух других мужчин, но с королем оставалась порожней столетиями.
Теперь я понимала, почему вопрос о Мэви закончился побоями. Сама жизнь моего дядюшки висела на волоске.
– Он мог бы просто отречься от трона.
Мэви приподняла очки и бросила на меня убийственный взгляд.
– Не будь наивной, Мередит. Это тебе не идет.
Я кивнула.
– Прости, ты права, конечно. Таранис тебе не поверил и не поверит. Нужно заставить его признать свое бесплодие, и единственный способ сделать это – обвинить его перед двором, при всех. А значит, тебе нужно еще до того убедить в своей правоте достаточно многих.
Она покачала головой.
– Не может быть, чтобы подозревала правду я одна. Его смерть вернет плодородие нашему народу. Вся наша сила происходит от короля или королевы. Я уверена, что неспособность Тараниса к отцовству обрекла на бездетность всех прочих.
– При дворе еще рождаются дети, – возразила я.
– И сколько из них – чистой крови благих сидхе?
Я подумала пару секунд.
– Не знаю точно. Большинство из них родились задолго до меня.
– Я знаю, – сказала она, подавшись вперед. Все ее жесты внезапно стали совершенно серьезными, без заигрывания, без шуток. – Ни одного. Все дети, родившиеся у нас в последние шесть столетий, – смешанной крови. Либо появившиеся в результате насилия во время войн с неблагими, либо продукты скрещивания, подобные тебе самой. Смешанная кровь – более сильная, Мередит. Наш король обрек наш народ на вымирание, потому что он слишком спесив, чтобы отречься от трона.
– Если он отречется по причине своего бесплодия, другие все равно могут потребовать его смерти, чтобы наверняка обеспечить успех.
– Они так и сделают, – подтвердила Мэви. – Если обнаружат, что я сообщила ему о его маленькой проблеме сто лет назад.
Она была права. Если бы Таранис ничего не подозревал, они могли бы простить и позволить ему просто покинуть трон. Но целый век знать и ничего не сделать... За такое они по капле распылят его кровь над полями.
Журчание голосов заставило меня обернуться. Пришедший мужчина обменивался любезностями с теми, кто сидел под зонтиком. Он повернулся к нам с улыбкой, сверкнув белоснежными зубами. Во всем остальном он был так явно нездоров, что искусственное совершенство улыбки лишь подчеркнуло серость кожи и ввалившиеся глаза. Болезнь настолько его изъела, что я узнала Гордона Рида лишь через несколько секунд. Он был режиссером, который вывел Мэви из массовки в звезды. Мне вдруг представилось его разложившееся тело в могиле и эти зубы, единственно не тронутые тлением. В тот же миг я поняла, что этот жуткий образ – истинное предвидение. Он умирает.
Знал ли он об этом?
Мэви протянула ему руку. Он взял ее гладкую золотистую ладонь в свою морщинистую, коснулся поцелуем совершенной кожи. Как он должен был себя чувствовать, видя свою уходящую молодость, наблюдая постепенное умирание своего тела, – когда она оставалась неизменной?
Он повернулся ко мне, не выпуская ее руки.
– Принцесса Мередит, как любезно с вашей стороны нас сегодня навестить.
Фраза была такой светской, такой обыденной, словно это был самый обычный вечер у бассейна.
Мэви похлопала его по руке.
– Присядь, Гордон.
Она уступила ему шезлонг, пересела на бортик бассейна, очень напомнив Китто несколькими минутами ранее. Гордон тяжело опустился в кресло, и лишь дрогнувшие веки выдали, что движение причинило ему боль.
Мэви сняла очки, продолжая смотреть на него. Она смотрела на то, что осталось от высокого, красивого мужчины, за которого она вышла замуж. Она смотрела на него так, словно каждая косточка под этой посеревшей кожей была драгоценной.
Одного этого взгляда было достаточно. Она любила его. Она действительно любила его, и они оба знали, что он умирает.
Она положила голову на его морщинистую руку и взглянула на меня широко открытыми синими глазами, которые чуть-чуть слишком ярко блестели под солнечным светом. Блестели не из-за гламора. Из-за непролитых слез.
Она заговорила тихо, но голос был чистым.
– Мы с Гордоном хотим ребенка, Мередит.
– Сколько... – Я осеклась. Я не могла спросить вслух, не при них двоих.
– Сколько осталось Гордону? – задала мой вопрос Мэви.
Я кивнула.
– Шесть... – Голос Мэви сорвался. Она попыталась справиться с собой, но ответить пришлось все же Гордону.
– Шесть недель, может быть, три месяца на ногах. – Его голос был спокойным, смирившимся. Он потрепал Мэви по шелковистым волосам.
Мэви повернула голову вверх и пристально поглядела на меня. Ее взгляд не был ни спокойным, ни смирившимся. Он был неистовым, почти безумным.
Теперь я понимала, почему сотню лет спустя Мэви рискнула вызвать гнев Тараниса, обратившись за помощью к другому сидхе. У Конхенн, бессмертной богини весны и красоты, не осталось времени.
Глава 15
Уже стемнело, когда мы добрались до моей квартиры. Я могла бы сказать "домой", но это было бы неверно. Она никогда не была домом. Это была всего лишь квартира на одну спальню, первоначально рассчитанная на одного человека. Мне и в голову не приходило, что со мной может поселиться кто-то еще. А теперь я пыталась разместить здесь еще пятерых. Сказать, что мы были несколько стеснены в пространстве, – прозвучало бы жутким преуменьшением.
Удивительно, но мы почти не разговаривали ни по дороге к офису, где сменили фургончик на мою машину, ни на пути к квартире. Не знаю, что беспокоило остальных, но меня зрелище умирающего чуть ли не у меня на глазах Гордона Рида лишило всякого энтузиазма. Если совсем честно, то еще больше подействовало то, как на него смотрела Мэви. Бессмертная, по-настоящему полюбившая смертного. Такое всегда кончается плохо.
Я прокладывала путь сквозь транспортный поток почти автоматически, поездка оживлялась только тихими вздохами Дойла. Он не слишком хорошо переносил роль пассажира, но раз уж у него не было водительских прав, выбирать ему не приходилось. Обычно я наслаждалась этими маленькими приступами паники – почему-то приятно было видеть, что даже у Дойла есть нервы. Это странным образом успокаивало. Но сегодня, когда мы ступили в окруженное бледно-розовыми стенами пространство моей гостиной, я думала, что меня ничто не сможет успокоить. И, как обычно в последнее время, ошиблась.
Во-первых, нас встретил густой аромат тушеного мяса и свежевыпеченного хлеба. Жаркое было из тех, что могут томиться на огне весь день и только лучше становятся. А плохого домашнего хлеба вообще не бывает. Во-вторых, из-за единственного угла в гостиной вышел Гален, направлявшийся из крошечной кухни в еще более крошечный уголок, выгороженный для столовой. Обычно я первым делом замечала улыбку Галена – она великолепна, – иногда – светло-зеленые кудри, обрезанные чуть ниже ушей. Сегодня мне в глаза бросилось то, как он был одет. На нем не было рубашки. Только белый кружевной передничек, достаточно прозрачный, чтобы я различила темные кружочки его сосков, завитки зеленых волос, украшавших грудь, и тонкую дорожку волосков, спускавшуюся по животу и исчезавшую в джинсах.
