В. Бирюк - Догонялки
Давно ли я многомудрственно рассуждал о необходимости регулярной порки, о «ежевечерне кричащих белых ягодицах», как о необходимом средстве в управлении любого здешнего крупного хозяйства. Есть уже у меня собственные примеры удачного применения этого средства. Очень эффективные примеры. Со смертельными исходами.
Но вот женщин под плеть пока посылать не приходилось. Особенно — такую. Свою «сестрицу», свою любовницу. Как бы то ни было, но вот это тело на «кобыле» я хорошо знаю. И снаружи, и изнутри. Знаю какое оно ласковое, жаркое, страстное… Какое оно податливое и отзывчивое, как в моих руках оно становиться тугим и влажным, как от него не оторваться… Какое оно… удовольствие. И вот по этому всему, что я обнимал-целовал, что прижимал и наглаживал, чем восторгался и чему радовался — плетью… Как по самому себе… Всё когда-то происходит первый раз.
Аристократиниею. «Аристократизм подкрался незаметно». Я уже вспоминал, как удивляла французов в 18 веке манера русских аристократов периодически пороть своих крепостных любовниц на конюшне.
Глава 162
Порка, битва и пьянка кое в чём сходны. В крике, в напряжении сил, в крови… В ощущении некоторого странного тумана, хмельности в голове. Кому — весёлой, кому — тяжёлой. А что по этому поводу думает классика?
Как говаривал Тарас Бульба: «как ни сильно само по себе старое доброе вино и как ни способно оно укрепить дух человека, но если к нему да присоединится еще приличное слово, то вдвое крепче будет сила и вина и духа».
Это, видимо, в смысле: литр водки стаканами с приговором — «ну, за здоровье» валит с ног вдвое медленнее, чем та же доза, но с закуской в форме «прозт»? Поскольку «прозт», на русский слух, слово, явно, неприличное.
Я подошёл к замотанной голове Марьяши и, наклонившись к её уху, негромко «присоединил приличное слово»:
— Ты глупая, бесчестная лгунья. Ты обещала мне, ещё в самом начале, в болотах Черниговских, слушаться меня во всём, быть в воле моей и никому о делах моих не рассказывать. Я поверил тебе. Я вытащил тебя из-под поганых, вывел тебя из болот, спас твою бесчувственную тушку от охотников за рабами и от неволи у гречников. И ты, едва ожив, связалась с каким-то смердом, подлегла под первого прохожего. Помнишь, что он с тобой сделал? Как он тебя по-зверячьему поимел? Я убил его. Вытаскивал из тебя занозы, смазывал, выхаживал. Ты клялась, молила, плакала. И я снова поверил тебе. А ты, едва мы пришли сюда, сдала меня мужу твоему, Храбриту. Ты ведь надеялась, что меня убьют, или запорют насмерть, или продадут в холопы за тридевять земель. И ты снова предала меня. Помнишь, как твой муженёк тебя отделал? Мало не убил. Он бы и убил, да только я тут есть. Снова спас твою ничтожную, ни на что не годную, лживую душонку. Теперь ты предала меня в третий раз. Ты рассказала обо мне, о делах моих попу. И этой болтовнёй своей поставила на край гибели всех нас. Не только меня — всех. Своего отца, своего сына. Саму себя. Тебя ждала сотня плетей и заключение в церковном доме. Вечный пост, молитвы, бесконечная тяжёлая грязная работы. Понукания, попрекания и оскорбления. Ты не протянула бы там и года. Сдохла бы с тоски. Ты трижды обманывала меня, ты трижды нарушала свою клятву. Не ищи у меня милосердия, терпение моё кончилось. Сегодня я взыщу кровью и смертью.
Марьяша затихла, услышав мой голос, но, едва я отошёл в сторону, как она снова забилась в вязках с утроенной силой. Я кивну Ноготку:
— Бей.
Он начал разворачивать плеть, но стоявшие по обе стороны от меня Мара и Чарджи одновременно шагнули вперёд, останавливая его. И так же одновременно заговорили:
— (Марана) Постой. Она — в тягости. Ежели её нынче плетью посечь — она скинет. А дитё и от тебя может быть.
— (Чарджи) Погоди. Не дело боярыню перед холопами плетью голую на кобыле бить. Это бесчестие для неё и всего рода…
Тут он запнулся, удивлённо посмотрел на Марану и растерянно произнёс:
— А мне она сказала…
Марана мгновенно уловила причину замешательства ханыча. Её улыбка и так-то производит неизгладимое впечатление. А уж с добавкой лошадиной дозы скабрёзности…
— А может — у ней и твоё дитё, ханыч. Пока не родит — не понять. Если будет чёрненький — значит твой, если лысенький — стало быть, бояричев. А если сперва лысенький, а потом чёрненький — значит от обоих семечки прижились. Но бить всё едино нельзя — скинет.
— Всё сказали? Я это знаю. Ноготок, бей.
Ноготок развернул плеть, огляделся, чтобы никого не задеть, взмахнул… Плеть свистнула, и пара параллельных, быстро багровеющих, полос легли поперёк крупных, округлых, нежно-белых ягодиц боярыни Марьяны Акимовны. Всё её тело содрогнулось, судорожно сжалось. Она взвыла так, что было слышно даже сквозь тряпки на её голове. Вся прогнулась, инстинктивно пытаясь отодвинуться от места возникновения боли, вывернуться, выскочить из-под плети. Но вязки на руках и ногах ограничивали диапазон её движения. А следующий удар по плечам заставил опустить, прижать к лавке голову.
Не могу не отметить, исходя уже из своего здешнего личного опыта, что порка «гладкой» плетью на лавке-«кобыле», есть куда менее впечатляющее, куда менее зрелищное мероприятие, нежели порка кнутом на подвесе. Не разлетаются по сторонам куски мяса и капли слизи, не льётся ручейками, мгновенно наполняя и переливаясь через края новых, вдруг возникающих на гладкой коже, рваных, шириной в ремень, ран, свежая кровь. Куда менее выразительна и динамика наказуемого тела: привязанное к скамье и правильно растянутое, оно предоставляет взгляду стороннего наблюдателя значительно меньшую часть своей поверхности. Да и возможный диапазон движений, выражающий инстинктивный ужас и реакцию наказуемого на боль, существенно ограниченнее. Что не способствует возникновению у зрителей столь ярких, запоминающихся эмоций, как при кнутобитии у столба или на перекладине.
Однако и такой вид наказания имеет разнообразные, иногда — весьма полезные для наказующего, последствия. По Полежаеву:
«В России чтут
Царя и кнут,
В ней царь с кнутом,
Как поп с крестом:
Он им живет,
И ест и пьет».
Причём «ест и пьёт» не один лишь царь-государь-батюшка, но и десятки тысяч семей, составляющих целое сословие, «становой хребет Государства Российского».
Массовые порки мирного туземного русского населения неоднократно применялись различными подразделениями Белой Армии в ходе Гражданской войны. Так, например, дивизия Май-Маевского перепорола весь Донбасс. Сходными подвигами прославились и казачки-семёновцы на боевом пути своего соединения.
