Александр Сальников - Революция 2. Начало
Феликс внимательно следил за Распутиным. Яд должен был подействовать немедленно, но Старец не выказывал ни малейших признаков отравления.
Время шло. Наверху раз за разом заканчивался и начинался снова веселый «Янки-Дудль». Феликс чувствовал, как с каждым заходом все больше натягиваются его нервы. Словно их наматывают на заводную ручку граммофона.
Распутин меж тем прикончил все миндальные пирожные и допивал третью чашку чая. Феликс отчаянно тянул время.
— Григорий Ефимович, а зачем Протопопов к вам заезжал? — спросил он, перебрав уже все нейтральные темы. — Все боится заговора против вас?
— Да, милай, мешаю я больно многим, — Распутин облизал замаранные шоколадным кремом пальцы, — что всю правду-то говорю. Не нравится аристократам, что мужик простой по царским хоромам в грязных сапогах шляется. Все одна зависть да злоба. А что мне их бояться? Ничего со мной не сделают. — Старец наклонился вперед и понизил голос: — Заговорен я против злого умысла. Пробовали, не раз пробовали, да Господь все время просветлял, — погрозил он в пустоту длинным пальцем. — А ежели только тронут меня — плохо им всем придется, — закончил Распутин. Откусил от последнего пирожного и улыбнулся мерзкой, плотоядной улыбкой.
Феликс почувствовал, как под острым прищуром Старца теряет остатки самообладания.
Вдруг Распутин закашлялся, будто поперхнувшись, и схватился за горло.
— Вам плохо, Григорий Ефимович? — Феликс вскочил на ноги.
— Что-то в горле першит, милай, — ответил тот. — Налей рюмочку.
Юсупов тотчас оказался у винного столика. Откупорив бутылку красного, он залил вином яд и подал Распутину.
— Ваше здоровье, — Феликс поднял безопасную рюмку и по-гусарски, в два глотка осушил.
Распутин пил медленно, с удовольствием. Мелкими глотками смакующего знатока.
— Откуда такое? — одобрительно крякнул он и поставил рюмку перед собой.
— Из Крыма, — ответил Феликс неровным голосом. — С наших виноградников.
— И много у тебя его?
— Целый погреб, — мотнул головой Юсупов, ожидая, что Распутин вот-вот повалится замертво.
Но Старец и не думал умирать.
— Это хорошо, — откинулся он на спинку стула, вытянул ноги и заложил руки за голову. — И мадера есть?
Юсупов кивнул.
— Давай-ка теперь мадеры, — почесал бороду Распутин.
Феликс потянулся было за новой рюмкой с еще одной порцией яда, но тут Старец протянул ему свою:
— Наливай в эту!
— Ведь нельзя же, Григорий Ефимович! — попытался возразить Феликс. — Невкусно вместе, когда и красное, и мадера. Я налью вам в свежую.
Распутин махнул рукой:
— Ничего, говорю! Лей в эту!
Холодеющими пальцами Феликс принял рюмку. Поставил ее на край винного столика. Медленно, словно в полусне, потянул пробку из бутыли. Она хлопнула, покидая горлышко.
Юсупов вздрогнул и словно ненароком столкнул рюмку со стола. Темное стекло ударилось об пол. Звонко. Вдребезги.
— На счастье! — хохотнул Распутин.
— На счастье, — бледным эхом отозвался Феликс, заливая очередную порцию яда на дне следующей рюмки мадерой.
Они чокнулись и снова выпили.
— Да что ты все скачешь, Маленький? — спросил вдруг Распутин. — Неси всю мадеру сюда!
Феликс повиновался.
Схватив бутылку, Распутин налил им обоим.
— А что княгиня? — поднял глаза к потолку Старец. — Скоро ли выйдет ко мне?
Юсупов пожал плечами.
— Думаю, гости скоро начнут расходиться, — поморщился Феликс, слыша, что «Янки-Дудль» начался заново. Юсупов бросил тоскливый взгляд на винный столик. Там, за бутылками, оставалась последняя рюмка с ядом.
Вдруг выражение лица Распутина резко изменилось: хитро-слащавая улыбка исчезла, вместо нее появилось выражение отвращения и злобы. Казалось, сейчас он кинется на Феликса и сомкнет на его шее когтистые пальцы.
— А может, не люб я ей, а? — вместо этого спросил Распутин. — Чурается мужика? Так поедем к цыганам, Маленький! Они меня завсегда любят! Поют мне. Пляшут.
— Не сердитесь, Григорий Ефимович, — тронул ненавистную руку Юсупов. — Она как гостей проводит, так сразу и выйдет, уверяю вас! Давайте еще по одной? — поспешил разлить вино Юсупов.
— А ты ведь тоже поешь? — подобрел после мадеры Распутин. На глаза ему попалась гитара. — Сыграй, Маленький, что-нибудь веселенькое.
Юсупов послушно взял инструмент.
— На душе тяжело, — признался Феликс, беря минорный аккорд.
— Ну, грустную сыграй, — разрешил Распутин. — Люблю, как ты поешь.
Феликс тряхнул головой.
— Гори, гори, — взял он минорную «ми», — моя звезда…
Время шло. Яд все не проявлял силы. Распутин внимательно слушал, то и дело подливая себе мадеры.
Феликс поежился. Несмотря на трещащий подле камин, ему вдруг стало ужасно холодно. Замерзшие пальцы плохо попадали по струнам. Уютная до этой минуты столовая превратилась в промозглый склеп, а сидящий напротив Распутин — в бессмертного вурдалака, цедящего из рюмки рубиновую юшку.
— Умру ли я, и над могилою, — из последних сил вывел Феликс, — гори, сияй, моя звезда.
Распутин захлопал в ладоши.
— Спой еще, — тут же попросил он. — Много души в тебе.
Поверх бравурного американского марша зазвучал новый романс.
В животном исступлении Феликс выводил ноты. Происходящее не укладывалось в голове. Реальность казалась безумным сном. Кошмар длился уже больше двух часов. Ходики на стене показывали половину третьего ночи.
Распутин прикончил бутылку. Взгляд его сделался мутным. Старец выставил локти на стол и оперся головой о ладони. Глаза его закрылись.
Феликс закончил пение. Ненавистный «Янки-Дудль» наверху тоже затих.
В наступившей тишине Распутин вдруг захрипел, встрепенулся и запустил руку за пазуху косоворотки.
— Вам нездоровится? — внутренне сжался Феликс.
— Голова что-то отяжелела, и в животе жжет, — медленно произнес Распутин. — Дай-ка еще рюмочку — легче станет.
Юсупов в два шага подскочил к винному столику.
— Возьмите, — протянул он Распутину полную до краев рюмку, на дне которой был яд. Последнюю рюмку.
Старец одним глотком опрокинул ее в себя, задрав к потолку бороду. Крякнул. Отер усы. И откинулся на стуле.
Лицо его сделалось бледным. Он судорожно выдохнул. И…
Громко, раскатисто икнул.
Феликс до крови закусил губу, чтобы удержать нарастающий в нем истерический смех. Человек, в течение двух часов принимавший цианид, мгновенный и смертельный яд, в дозах, которых хватило бы, чтоб отравить дюжину гренадеров, сидел перед ним и икал, мучимый изжогой. Феликсу нестерпимо захотелось проснуться.
