Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма
Зеленые сполохи ничуть не уродовали ее лицо, но здесь, в доме, оно не казалось таким уж красивым. Обыкновенное самое. Глаза вот чудесные — темно-лиловые и большие, с длинными белыми ресницами, как будто и не человечьи.
— А вы тут живете? Прямо в камне? — Юлька сидела в резном кресле, закутавшись в меховой плащ. Алекс устроился на застланном шкурами полу.
— Все ульдры живут в камне, — ответила Кошка. Она легла у очага и зажмурилась, словно бы дремала.
— Жили. Я одна осталась. Тебе ли не знать, Советница.
Ульдра двигалась бесшумно, босые ноги ее скользили по меху, и меховые остинки ничуть не прогибались. Все-таки она не человек. Люди в камне не живут, хотя изнутри его и не видать: повсюду мех, кость белая, нарядная, покрытая узорами. Из кости и посуда вырезана: тарелки и кубки, острые ножи и ложки с гнутыми черенками. Плывут по черенкам драконоголовые корабли, качаются на барашках волн, спешат друг другу навстречу, чтобы схлестнуться в бою.
— Зуб косатки, — сказала Ульдра и, проходя рядом, коснулась Джековой макушки. Теплой была Ульдрина рука, живой. И эта теплота обняла Джека, разлилась истомой, расплавляя тело.
— Бьорн рыбачить ходил. Вот и добыл.
— Косатку? — удивился Алекс. — Они же…
— Эта была совсем маленькая.
Ульдра коснулась Алекса, и тот замолчал, а в руках Джека оказался рог с молоком. И Джек пил, пил, удивляясь, что молоко сладкое, как мед. А когда допил, то сразу уснул.
Спал он долго. И летал во сне над кораблями, чьи паруса были ярки и нарядны, а борта — крепки. Зря точило море соленые зубы, зря метало стрелы ветра — держали корабли курс. Летели сквозь снег и дождь… проламывали горизонт и исчезали в проливе, узком, как волчья пасть.
Клыками торчали из пролива рифы. Черным языком металась волна, подхватывала корабли и швыряла о стены. А глотка водоворота втягивала щепу в ненасытное волчье брюхо.
И там, на дне, лежало солнце.
Яркое. Жгучее.
Живое.
Только в плену.
Джек почти дотянулся до него, чтобы отпустить, как солнце погасло.
— Ты мой, — сказал голос, которого не могло быть в этом мире. — Ты мой. По закону.
И Джек проснулся. Он лежал на мягком, укрытый меховым одеялом. Рядом, обняв молот, сопел Алекс. Девчонка спала, повернувшись на бок и сунув большой палец в рот. Во сне она улыбаясь.
Интересно, она тоже видит солнце?
Джек до сих пор ощущал на губах горькую морскую воду. И ладонь его пылала, та самая, которую сдавил беловолосый человек. Джек скосил взгляд — так и есть, на коже проступали розовые отметины. Они были холодными, а сама рука — горячей.
— Совсем дети… прежде дорогой тени ходили герои, — голос Ульдры спугнул знаки, заставил спрятаться под кожу. — А теперь дети.
— Героев не осталось, — советница не мурлыкала, а говорила так, как говорила Матушка Вала, когда ей случалось копаться в мусоре целый день. — Откуда им там взяться?
— Но дети…
— Не так уж они и малы, Ульдра. Вспомни. Разве старше был Сигурд, когда назвали его героем? А Хельги, сын Хьёрварда? Много ли он зим разменял? Атли-гунн? Прочие?
— Не притворяйся, Советница. Ты понимаешь, о чем я говорю: они внутри дети. Я же слышу. И еще: прежде герои хотя бы знали, куда идут.
Молчание воцарилось в доме, до Джека доносился треск огня, сопение Алекса и слабое, непонятное гудение.
— Путь лишь один, — сказала Снот. — И они дойдут. Посмотри, ты называешь их детьми, но Гунгнир признал руку. И Сокрушитель обрел хозяина. Знаю, что ты не веришь оружию асов, но иного нет. И Вёлунд… молчи, он получил по заслугам! Где был Вёлунд, когда корабли уходили в Волчью пасть? Где был он, когда гремела буря мечей? Что делал, когда асы кормили воронье? Сидел! А после вернулся на поле, но зачем? Не для помощи! Он собирал оружие! Варг беззаконный! Червь в железном желуде!
— В тебе слишком много гнева.
— Во мне нет крови Аудумлы. Мне неоткуда взять спокойствие. И я зверски устала держать на себе осколки мира. Поэтому, Ульдра прекрасноокая, сейчас я уйду, но вернусь и проведу их путем тени. И мы достигнем предела Хель, а Владетель сядет на трон ее.
— Но ты хотя бы расскажешь ему правду?
— Да, — помолчав, Снот добавила. — Если так будет нужно.
Глава 6. Погоня
Драугр шел быстро, Брунмиги то и дело приходилось одергивать поводок, и всякий раз он дрожал — а ну как не выдержат лунные нити, распадутся с неслышным звоном? И остановится тварь, поведет носом, вдыхая соленый морской воздух, снежную тлень и собственный Брунмиги запах.
Бежать тогда?
Но разве убедишь от драугра? Полетит он быстрее копья. Подхватит когтистой лапой, подкинет, сам удивляясь новой силе своей. А поймав — разорвет на куски.
Страшно было Брунмиги, распрекрасно помнил он того, другого драугра, что пришел однажды со стороны гор. Как только перебрался? Зима стояла поздняя, закатная, но крепки были морозы, и спал Брунмиги на дне омута. Видел он во сне быструю форель с крапчатой спинкой. Ловил ее, подхватывая на перекатах, выбрасывал на берег и ловко когтем перебивал хребет. Вспоров мягкое брюхо, он давил икру, розовую, жирную, сладкую.
И во сне блаженно щурился Брунмиги-тролль, уплетая икру, и мясцом не брезговал. Только вот кровь рыбья горькой была… а оттого, что не кровь — вода горечью стала, окрасилась ядом, пропахла гнилым, мертвым. И ледяная кора, крепкая, как дубовые доски, треснула под тяжестью чужака.
Тот драугр был матер и огромен. Но Брунмиги, глупый, молодой, выбравшись из омута, пошел по следу. Не испугался того, что смертью от тех следов тянуло, да и каждый был в полтора альна. Драугр дня два бродил окрест, принюхивался, выжидал чего-то, а чего — одному ему ясно. На третий же день, когда замерзший Брунмиги почти решился вернуться к омуту — а держало его едино любопытство — драугр набрел на поляну, на которую на Йоль слетались мары. Он обнюхивал кривые осины, заметенные снегом до самых вершин, обкусывал веточки и урчал. Затем вдруг упал на снег и принялся кататься, оставляя полосы синей прошлогодней шкуры. Вой его разнесся по округе, всполошив мелких птах.
На четвертый день драугр, сияя обновленной кожей, подкрался к вырубкам. Он залег в сугроб и, положив лобастую голову на руки, принялся ждать. Брунмиги, зарывшийся в сугроб под самые древесные корни, тоже ждал.
Наползали лиловые сумерки. Ветер разыгрался, погнал поземку, завивая причудливыми клубами. И в разноголосицу метели вплелся детский голос.
— Мама… мамочка… мамочка, мне холодно… забери меня, пожалуйста.
Брунмиги сам не сразу понял, что голос этот принадлежит драугру.
