Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – Эрцфюрст
— Фибрами, — поправил я.
— А что это?
— Откуда я знаю? — огрызнулся я. — Я не оспариваю мудрость предков и всемерно уважаю традиции, обряды, старые обычаи, песни, пляски и эти… как их, ага, архитектурные излишества! Фибры — это тоже что-то архитектурное, но излишнее. Но — архитектурное! Как бы обло, озорно и зело. Не это важно, а демократия и человечность, которые гуманно требуют разрушить старый мир, а на его обломках построить наш новый с человеческим лицом, что мы усиленно и делаем. Для этого нужен могучий флот!..
Он ответил несколько обалдело:
— Да, разумеется… Так куда леди Розамунду?
— Вы же сами сказали, — напомнил я, — ее покои свободны!
Он сказал виновато:
— Ах да, вот что значит гуманными идеями разрушения старого мира заслушаться. Кстати, а мы в каком?
— В старом, — сказал я с горечью. — В очень старом.
— Ваше высочество, — сказал он опасливо, — может, не надо?
— Почему?
— Нам же в нем жить…
Я сказал красиво и гордо:
— А мы будем строить для будущих поколений! Сами же как-нибудь перебьемся на руинах прошлого.
— Ох…
— Разве, — сказал я с блеском в глазах и надрывом в голосе, — не все живут для своих детей, отказывая себе во всем?
Он помялся, сказал с неловкостью:
— Да как-то уж очень-то… жить, отказывая себе во всем. Так можно день прожить, неделю, но… жизнь?
— Вы настоящий человек будущего, сэр Жерар, — сказал я поощрительно. — Когда-то и детей перестанем рожать каждый год! Неча им жить за наш счет. Одного — для выполнения остаточного ритуала, и хватит. И можно и вообще без них, если продвинутые в будущее. В общем, мы такое Царство Небесное отгрохаем, что сами ахнем и за голову схватимся… Что встали, как буриданов осел? Арбайтэн, арбайтэн!
В городе везде рев труб, на перекрестках танцы и даже пляски, бродячие актеры дают представления, много пьяных, везде песни, народ счастлив, запишу это на свой счет, а вокруг дворца в огромных чашах полыхают огни, днем — для веселья, а ночью красиво и торжественно подсвечивают стены снизу, делая дворец страшноватым и немножко незнакомым.
На этот раз для пира по случаю окончания турнира столы накрыли в двух смежных залах. Руководит сэр Растер, даже церемониймейстер ничего не мог отыскать неверного, все получается с блеском, знаток, умелец.
Барон Альбрехт всмотрелся в мое лицо, вздохнул.
— Ваше высочество… Улыбаться нужно!
— А я что делаю? — сказал я злобно.
— Это вы улыбаетесь? — спросил он с сомнением. — А что же тогда волчий оскал? Да понимаю-понимаю! По случаю окончания победной войны в одном зале отпировали, а по случаю турнира и в двух едва помешаемся. Так то какая-то война, а это… ого-го, турнир!
— Идите вы, барон, — сказал я в сердцах, — со своими шуточками.
— А вы посмотрите на леди Розамунду, — предложил он. — Вот кто голову не ломает над проблемами флота.
Розамунда в самом деле цветет на пиру, для нее восторженные взгляды мужчин что теплый дождик для цветка в засушливой степи.
Мы оба некоторое время откровенно любовались, как ликующе вспыхивают ее и без того прекрасные глаза, как нежным румянцем окрашиваются щеки, а затем и белоснежная шея, таким восхитительным зрелищем нельзя не любоваться.
— Один-два тоста, — сказал я, — и отправляемся мыслить. Подозреваю, с моим уходом веселье не угасает, еще как не угасает!
— Как вам сказать, — ответил он дипломатически, — вообще-то никто от горя головой о стену не бьется.
— Свиньи, — сказал я в сердцах. — Ладно, эдем дэс… Я пошел, пошел, пошел…
В коридоре ко мне бросился человек в неприметной одежде, неуклюже поклонился, совсем не по-дворцовому.
— Ваше высочество! Я Кенгель, работаю у мастера Джона…
— Знаю, — ответил я вяло, — алхимики… Что у вас?
— Мастер Джонс и мастер Джеймс, — заторопился он, путаясь в словах и проглатывая окончания, — открыли некий странный эффект… При определенных, но не уточненных обстоятельствах удается видеть некую странную жизнь.
Я спросил с вялым интересом:
— Какую именно?
— Непонятную, — сказал он с ужасом и восторгом, но больше с восторгом. — Деревья есть, но как бы и не совсем деревья, видели трижды зверей, но не звери, а как будто… даже непонятно что. А еще горизонт далеко-далеко!.. Мастер Джонс говорит, что видим как там в Зачарованном Месте, но мастер Джеймс возражает, что там горизонт должен быть ближе, чем у нас…
Я пожал плечами.
— Ну, если пятно зачарованное, то в нем может уместиться не только королевство, но и планета… Ну, это такое… Ладно, потом как-нибудь. А что там за небо?
— Никто еще не видел, — сообщил он. — А это важно?
— Еще бы!
— То ли тучи такие особые, — сказал он стеснительно, — то ли что-то вместо неба.
Я буркнул:
— По звездам можно бы что-то узнать, а так… Для меня вообще нужно что-то позначительнее. Два или три солнца, даже звезды не очень-то… Даже луну не помню, какая она, разве что взойдут их штук пять, тогда смутно замечу какую-то странность, вот такой я возвышенный и одухотворенный…
Он ничего не понял, спросил торопливо:
— Вы почтите нас своим посещением?
— А когда у вас следующее наблюдение?
— Не знаю, — ответил он упавшим голосом. — Еще не определили закономерности.
— Вот когда определите, — сообщил я, — тогда и приду. А так что я увижу? А сидеть и ждать часами — некогда.
Он остался за спиной, склонившись в поклоне, а я шел к себе раздраженный, не понимая, что со мной. Раньше бы еще как ухватился за возможность видеть иной мир, а сейчас весь в быту, никакой романтики, что-то уже совсем ползаю, полет нам только снится.
В своем кабинете сперва подошел к карте, скоро двигать войска через Тоннель на Север: Турнедо, Варт Генц и Скарлянды, надо еще раз… но сильнейшее отвращение остановило у стола, будто кто-то гаркнул над ухом: «И не пытайся, а то сдохнешь!»
Вошел сэр Жерар, замер у порога, молча глядя непроницаемыми глазами.
Я раздраженно рыкнул:
— Ну?
— Из Вестготии груз, — сообщил он. — Четыреста панцирей, скованных их оружейниками, четыреста мечей. Кроме того, восемь кольчуг гномьей работы.
Я поморщился.
— Сэр Жерар… Пока оставьте на складе, распределим за день до выступления на Север.
— Хорошо-хорошо, — сказал он поспешно, — раньше вы всегда принимали лично…
— Мне хреново, — сказал я честно. — Что-то перегорело унутрях. Идите, сэр Жерар, идите!.. А я тут без вас буду горевать и бросаться на стенку.
Он отступил, сказал уже оттуда:
