Дмитрий Емец - Свиток желаний
Эдя тупо разглядывал кота, размышляя, что тот уж точно стучать в дверь не мог, и торопливо вспоминал, не пил ли он сегодня чего-нибудь с утра, потому что подобное существо может явиться только с очень большого похмелья.
– Это чего? Типа, реклама кошачьего корма? Топай отсюда! – заявил Хаврон, смутно ощущая какой-то подвох.
Кот остался на месте. Громкий голос Эди ничуть его не смутил. Близоруко щурясь, Зозо осторожно выглянула из-за спины брата. Ей тоже хотелось понять, что происходит на площадке.
– Какой хорошенький котик! – проворковала она.
– Где хорошенький котик? Покажи его мне! – не понял Хаврон.
– Ну как же? Разве ты не видишь?
– Я вижу самого безобразного кота, на котором ставили опыты все сумасшедшие ученые этого мира.
– Эдя, не вредничай! Дай ему колбаски!
– Колбаса стоит денег, – лаконично откликнулся Хаврон.
– Хаврон! Не жадничай! – рассердилась Зозо.
Однако Эдя заупрямился.
– Нет. Сегодня этот хорошенький котик из атомного реактора потребует колбасы, а завтра я должен буду уйти из родного дома. А мой дом – это мой окоп. В нем я, бедный и закомплексованный, прячусь от окружающего мира.
– Эдуард!
– Я уже скоро тридцать лет как Эдуард! Я старый и больной человек, у которого нервы ни к черту! Эй ты, вискас, марш отсюда, пока я не спустил тебя в мусоропровод!
Кот ждал, выгнув спину. Его гладкий с зазубриной хвост хлестал по бокам, что означало высший градус раздражения. Потом Депресняк зевнул и, продемонстрировав три ряда треугольных зубов, боком двинулся на Эдю. У Хаврона пересохло во рту. Он опустил занесенную для пинка ногу и попятился назад.
– Эй ты, не глупи! Я добрый! Я всегда любил кошечек, собачек и прочих хвостатых гадов! – забормотал он, пытаясь захлопнуть дверь.
Кот упрямо напирал. Двери его не слишком беспокоили. К тому же быстрому отступлению Хаврона мешала маячившая у него за спиной сестра.
– Депресняк, не трогай его! – приказал вдруг кто-то.
Хаврон увидел красивую девчонку лет тринадцати со светлыми волосами. Заколотые в два хвоста волосы торчали под немыслимыми углами. На плече у девчонки был небольшой джинсовый рюкзачок. Из рюкзака, как рукоять меча, торчала флейта. Эдя заморгал. Только что он был абсолютно уверен, что на площадке, кроме кота, никого нет. Однако теперь его глаза уверяли в обратном.
– Привет! – сказала девчонка.
– Привет, статья Уголовного кодекса! Чего тебе надо? – проворчал Хаврон.
Смутно ему припомнилось, что он уже видел эту девчонку где-то и когда-то. Но где, когда? Более внятной информации на этот счет сознание Хаврона не выдавало. Девчонка склонила голову в одну, затем в другую сторону. Эде на миг померещилось, что он шагнул в рентгеновскую кабинку, где его просветили с ног и до головы. Взвесили и сделали выводы, довольно иронические.
– Еще раз добрый вечер! Я Дафна, знакомая Мефодия! У меня для вас приятная новость: я буду у вас жить, – сказала девчонка.
Эдя расхохотался.
– Что-что? Да нет проблем! Можем сдать тебе ванну за сто, кухню за пятьдесят и подоконник за двадцать баксов в неделю. А твоего мутировавшего тигренка повесить за хвост на люстру совершенно бесплатно.
Депресняк оскорбленно зашипел. Весь его вид говорил, что еще один писк – и на люстре окажется сам Эдя Хаврон со своими тупыми шуточками.
Зозо без церемоний оттерла брата в сторону. В ее материнском сознании, обремененном затянувшимися поисками какого-нибудь, хоть просроченного принца, зароились самые тревожные, самые маниакальные мысли. В конце концов, дедушка Мефодия был судим за двоеженство и хроническую неуплату алиментов, а его отец пропускал только те юбки, которые видел на манекенах в витринах магазинов.
– Эдя, не дури! Надо же разобраться! Детка, а где ты познакомилась с Мефодием? – вкрадчиво поинтересовалась Зозо.
– В гимназии Глумовича.
– О! Ты тоже там училась?
– Да, было дело. Мне в гимназии не понравилось. А Мефодий рассказывал столько хорошего о своем доме… Как ему тут здорово жилось, – нескладно сообщила Дафна.
– Это Мефодию тут здорово жилось? – недоверчиво протянул Хаврон. – Гм… У парня явно начались глюки на почве ностальгии. У меня в детстве в пионерском лагере тоже такое случалось. Сперва царапал палочки на стене, считая, сколько прошло дней. А в конце смены сморкался в наволочку, потому как грустно было расставаться с друзьями.
– А почему ты сейчас не можешь жить в гимназии? Там же, кажется, неплохо? Или плохо? – обеспокоенно спросила Зозо.
– Я поссорилась с Глумовичем, – сказала Дафна.
Зозо начала было удивленно приподнимать брови, но Даф неожиданно поддержал Эдя:
– Неудивительно. Этот Глумович просто какая-то ящерица! Разве что мух не ест! – встрял он. – Но все равно, детка, тебе лучше поискать для проживания какое-нибудь другое место. У нас, видишь ли, тесновато. Но мы будем слать тебе открытки на Новый год, и вообще мысленно мы с тобой. Лады?
Дафна усмехнулась. Признаться, на нечто подобное она и рассчитывала. Что ж… Придется зайти с другого бока!
– Лады! Только вначале я вам на флейте сыграю. Можно?
– Только кратенько. Очень кратенько! Нот так десять-пятнадцать и чтоб без этих… без диезов! – великодушно разрешил Эдя, начиная закрывать дверь.
– А бемоли можно? – весело спросила Даф.
– Так и быть. Бемоли можно, – разрешил Хаврон.
Мысленно благодаря предусмотрительного Эссиорха за мундштук, Даф достала флейту и негромко заиграла. Звуки флейты, мягкие, ласковые, пробирались в самую душу. По площадке сам собой распространился аромат розового масла. Пространство расширилось, наполнилось новыми красками. Рука Хаврона дрогнула и отпустила ручку двери.
Оба, и Хаврон, и Зозо, внезапно ощутили к Дафне огромную симпатию. Такую огромную, что им немедленно захотелось задушить ее в своих объятиях. Заметив, что перестаралась, Дафна поспешно добавила парочку снижающих рвение трелей. Хаврон и Зозо умерили пыл и остановились.
– Э, ну да… Что это было? А твои родители не будут против, если ты тут поживешь? – начиная сдаваться, спросила Зозо.
– Мои родители в другом городе… Во Владивостоке, – сказала Дафна, торопливо вызывая в памяти карту лопухоидного мира.
– Ясное дело. Ходить туда пешком каждый день затруднительно, – согласился Хаврон.
В его устах это звучало обнадеживающе.
Даф вздохнула с облегчением. «Кажется, получилось!» – подумала она.
Сказав, что Мефодий хвалил ей свой родной дом и что в гимназии Глумовича ей не нравилось, она соврала и, соврав, рисковала тем, что по меньшей мере еще одно перо в ее крыльях станет черным. Свет не поощряет лжи, даже если это ложь во спасение. С другой стороны, заяви она Эде и Зозо, что ее послал к ним ее страж-хранитель, они вполне могли бы позвонить в «дурку». Отбиваться же флейтой от санитаров «дурки» не входило в ее ближайшие планы.
