Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола
Когда уже на плоскодонках шли меж песчаных отмелей да островков Волхова, князь, глядя на проплывающее мимо селение, молвил:
— Мне показалось, что твоя сестра Ефанда сердита на тебя, хотя вы столько не виделись.
— Она до сих пор не может простить, что я нанялся к нурманам и на их драккаре ушёл в поход, — Ольг помолчал, отдаваясь воспоминаниям. — Они обе, мать и Ефанда, не хотели отпускать меня, но я был упрям и стоял на своём. Тогда плачущая Ефанда сняла свой торквис, подарок бабушки, и надела мне на шею. Она осталась без оберега, и я про себя поклялся, что верну ей священное ожерелье, которое для нас, кельтов, больше чем просто украшение. Настоящий торквис обладает магией и всегда хранит своего хозяина. Её подарок спас меня.
— Ты потерял её ожерелье?
— Да, когда между моими людьми и викингами вспыхнула ссора, я тебе рассказывал. Узнав, что твой караван будет в Галлии, я с радостью нанялся к тебе. Потратил почти всё, но добыл то, что хотел: серебряный торквис для сестры, золотые серьги и кольца, а также византийские оксамиты… для Велины, — сглотнув ком в пересохшем горле, с трудом вымолвил родное имя Ольг. Чело молодого кельта враз помрачнело, а очи подёрнулись пеленой внутренней боли.
— Получается, что потеря оберега сестры привела тебя ко мне?
— Выходит, так. Но всё это не случайно. Думаю, сестра теперь успокоится, что я служу не викингам, а варягам-руси, — обронил Ольг.
Рарог же опять вспомнил Ефанду. Вроде бы ничего особого нет в этой совсем юной, беловолосой и зеленоглазой девице, но почему-то сердце его замерло на несколько длинных мгновений, а когда забилось, то неровно и с перебоями. Неожиданно для себя князь понял, что с первого взгляда влюбился в юную сестру Ольга.
Когда высокие, статные, обветренные внуки вошли в княжескую гридницу, Гостомысл даже прослезился, столь похожими на него самого в молодости были Рарог с Трувором. Дед встал и обнял их поочерёдно. Слёзы радости не давали старику первые мгновения вымолвить ни слова. Он только глядел влажными сияющими очами на дорогих гостей и весь светился от счастья.
— Соколы мои, как есть, истинные соколы! — растроганно восклицал старый Гостомысл. От той дедовской восторженности молодые воины становились ещё уверенней и молодцеватей. — Ну-ка, внуки, поведайте, как обстоят дела в вашей земле Ободритской, как матушка ваша, а моя дочь Умила, поживает, и отчего сама не приехала? — стал расспрашивать Гостомысл, едва справившись с первым волнением встречи.
— Матушка наша жива и здорова, шлёт тебе поклон земной, — поспешил ответить деду Трувор, — а приехать не смогла из-за того, что помогает Ружене, жене Рарога, она с грудной дочкой сейчас нянчится, твоей правнучкой… И младший наш, Синеус, по важным делам дома остался.
— Да добре всё у нас, дед, — бодро ответил Рарог, — живём так, как воинам положено: в сраженьях спуску никому не даём — ни нурманам, ни саксам, купцов наших с караванами оберегаем. Боремся непрестанно за живот свой, и на том стоим! Да что говорить, — гордо добавил молодой князь, — слава ободритских соколов далеко за пределы моря Варяжского разлетелась!
— Про славу вашу воинскую наслышан, — закивал головой старый князь, нисколько не разделяя молодого восторга внуков. — А ещё слыхал я, что жена у тебя франкская принцесса, так ли? — нахмурил он чело.
— Так, деда. О том уговор был с франками, после того как они отца в Гам-граде убили и наш Велиград Рарог в осаду взяли, мне в ту пору всего четыре лета было, — невольно сбавляя молодецкий задор, ответил Рарог. — Только пожар в Гам-граде, и как мы с матерью и дядькой Добромыслом к реке пробирались, до сих пор крепко помню.
— А как с лютичами, по прежнему ладу нет? — продолжал извлекать истину из-под радужного настроя внуков мудрый Гостомысл.
— Ладу промеж нами и лютичами нету и быть не может, как можно простить им союзничество с врагами нашими саксами и данами и разрушение стольного града Рарога? — резко ответил Трувор.
— Так, уразумел, — задумчиво молвил Гостомысл. — А не думают ли бодричи единого князя избрать?
— Единого князя у нас, рарожичей, после гибели отца нашего, Годослава, нет. Франки с каждым князем отдельно договора заключают, и время от времени на княжества наши нападают, — уже с горечью в голосе молвил Рарог.
— С нурманами опять же стычки частые, с данами вроде мир, но… — добавил уже безо всякого бахвальства обстоятельный Трувор.
— Выходит, не так уж всё и добре в землях варяжских…
— Отчего же, — попробовал возразить Рарог, — грады наши богаты, торговля добре идёт, большой войны сейчас нет…
— А дети и внуки ваши онемечиваются, епископы папские в веру свою обращают, а князья ваши договорами с франками да саксами так завязаны, что сами уже больше бароны немецкие с именами славянскими, так? — уже сурово промолвил старый Гостомысл. Молодые князья опустили головы, от их недавней самоуверенности не осталось и следа. — Ваши грады богаты и полны товаров, жители тому радуются, а хищные соседи глядят с завистью и мыслят только о том, как бы то богатство отнять.
Наступило тягостное молчание.
— Деда, — молвил наконец Рарог, — мы же не сидим сложа руки, мы сражаемся, как воинам подобает.
— Воину в самом деле сражаться добре надо, а вот князю важнее мыслить, притом широко и вперёд глядючи. Главное, не забывайте в тех сражениях и стычках, кто вы есть и откуда. Должен я вам, внукам моим, поведать, а коли знаете, то напомнить родословную нашего рода словенского. Мой отец, а ваш прадед именем Буривой, был потомком в девятом колене самого Владимира Древнего. Сей Владимир с братьями Избором и Столпосветом были детьми Венда, или, по-другому, Вандала, потомка Словена, основателя Северной Руси, который пришёл в сии земли вместе с братом своим Русом. И все мы — их сыновья и потомки. Знайте о том, потому как без памяти о роде своём слаб человек перед невзгодами жизни. Хотя, коли жёны ваши франкские да свейские будут, так и неведомо, чью родословную запоминать станут внуки ваши, — печально закончил старый князь.
— Эге, брат, неладно вышло, — вспомнил вдруг Трувор, — подарки-то мы не отдали!
— Да, дед, ты уж прости нас, беседа больно забористая, про всё забыли! — стал оправдываться Рарог. Он оглянулся и что-то молвил дедову охоронцу Вергуну, который кивнул ему в ответ. Отворилась дверь, и внесли подарки.
— Вот, матушка тебе передала рубаху вязаную, будто кольчуга, только из шерсти особой, воды не боится и легка, что твой пух. Будет в ней телу тепло и сухо, а душе радостно и покойно. А от нас троих кинжал булатный с каменьями и чеканкой и щит того же мастера красоты неписаной, пусть он хранит тебя и о нас, твоих внуках, напоминает. — Гостомысл, щурясь, стал разглядывать подарки, больше не потому, что они его интересовали, сколько чтоб выказать своё уважение и внимание.
