Анна Оуэн - Стальное зеркало
И поехать с ним.
За время осенней кампании Мартен получил четыре письма из Марселя. От уцелевшего родича жены; от двух бывших подчиненных — обоим повезло: городская стража во время резни была на стенах, до них не добирались; и от нового коменданта, господина де Вожуа. Содержание трех первых писем он знал до того, как вскрыл их. Четвертое его слегка удивило, хотя можно было догадаться: по описаниям Арнальда капитан выходил человеком достаточно жестким, достаточно умным — и настолько порядочным, насколько человек в его положении вообще способен сохранить это качество. Де Вожуа писал, что господин Делабарта может вернуться домой, когда пожелает. Что служба господина Делабарта враждебному государству никак и никогда не повлияет на его судьбу — даже если продолжится. Что город вспомнил и будет помнить, чем обязан семье господина Делабарта и ему лично, и что Его Величество Филипп считает, что часть этого долга прямо и косвенно падает и на него. И что если господин Делабарта предпочтет вернуться по окончании военных действий, у него есть все шансы вступить в ту должность, которую занимает ныне господин де Вожуа. Поскольку господин Делабарта подходит для нее много лучше. А еще там была приписка. «Я знаю, что не должен был его отпускать.»
Мартен не ответил — хотя возможностей передать записку у него был десяток, а на его нынешней стороне никто не осудил бы, даже прими Делабарта приглашение арелатца, не то что за ответ на письмо. Просто — нечего было сказать. Незачем. Господину де Вожуа он пожелал удачи на новом поприще, удача ему понадобится, потому что для Марселя недостаточно ума, порядочности и твердой руки, эта рыбная похлебка вскипает за два вздоха, только успевай поворачиваться, чтобы не ошпарило… но это был Марсель господина де Вожуа, а не Мартена. У бывшего полковника Делабарта не было никакого Марселя, и его самого у Марселя не было. Никак. Совсем. Такой же чужой город, как и Орлеан. Словно и не жил в нем никогда, так, мимо проезжал, как через любой другой.
Даже ненависти не осталось. Даже не болело. Семья — болела, и приписку Мартен оценил: помнит еще кто-то, что они были на этом свете, что все могло получиться и по-другому… семья болела, а город перестал. Странно. Ехал сюда — спасать, и сам не заметил, как похоронил вместе с гаванью и мостовыми в елочку. Но — случилось и делать нечего. А выкапывать покойника из гроба — и глупость, и смертный грех. У него есть руки, голова, лошадь — и дюжина людей, которые ему не противны. Не все в его возрасте могут похвастаться и таким багажом.
Не противны. Не мешают. Лучше всего они все — во главе с Его Светлостью — умеют друг другу не мешать. Даже удивительно, но словно бы выучили один неписаный устав, а кто не выучил или не согласен его соблюдать, в определенном кругу не приживается, Только те, кто умеет быть рядом — как в том тесном подвале во время шторма — и не мешать ни себе, ни другим. Нелюдь болотная, равнинная и горная, с какой стороны ни взгляни — и это хорошо. Людей с нас хватит, верно, Шерл? С людьми мы уже все поняли, попробуем теперь с лошадьми и нелюдью.
Закончим здесь и уберемся на полуостров. Там теплее, там легче воевать, там не нужно ничему заново учиться: язык знаком, порядки выросли на имперских, там скоро станет весело. Будем жить — и не будем загадывать.
Все-таки, аурелианцам не откажешь в некотором вкусе, думает секретарь, оглядываясь по сторонам. Как сделать праздником то, что по форме — событие горестное и даже постыдное: разлучение мужа с женою, признание совершенного над ними таинства брака недействительным и небывшим? Просто. Вынесем все на улицу. Откроем ворота дворца и сделаем первый внутренний двор частью площади. И затянем все, что можно — белым, цветом будущего одеяния королевы. А королевское золото — оставим. И сделаем центром происходящего Ее Величество. Это она получает разрешение. Это ее благословляют на избранный ею путь. Это она вылетает из распахнувшегося дворца как птица из клетки — в жизнь Невесты Христовой…
И вот уже не король разводится с бесплодной супругой, которая так и не дала ему наследника, — да-да, разумеется, мать наша католическая Церковь не признает разводов, даже по таким поводам, — а королева покидает земного супруга ради жениха небесного. Что для короля даже и не обидно, с какой стороны ни взгляни. А поскольку брак был заключен между родственниками — на что никто не получал диспенсации, да по принуждению, да не принес плодов — стало быть, и не было никакого брака; а кроткая невеста отправляется в монастырь, дабы среди прочего, молить Господа о прощении ее отцу и этого греха.
Все попросту безупречно, отлично придумано. Столица, заметим, ликует — и королеву Маргариту здесь любили, и угроза пресечения династии заставляет даже самых рассудительных суетиться от страха и по-куриному хлопать крыльями. Как же, священная династия Меровингов, идущая прямиком от Посейдона — и, как поговаривают шепотом, от Марии Магдалины и… нет, эту ересь повторять и про себя противно. Варвары все-таки эти аурелианцы. Хотя и со вкусом. И считать не умеют, кстати. Потому что никаких детей там не то, что по теологии, но и по времени не получалось. М-да, вот так начнешь думать о всяких глупостях, и сам впадешь незаметно, прости Господи.
Даже погода на стороне церемониймейстера. Последние дни моросило, порой валился крупный мокрый снег, а сегодня с рассвета небо просветлело и налилось неожиданной для этих мест лазурью. Белое остается белым, а праздничные одеяния — сухими.
Делла Ровере тоже не подвел. Все еще вчера по городскому убранству понял — и теперь соответствует. Ни слова о папских милостях, ни слова о светских делах. Прилетел в парадном кардинальском облачении, что твой архангел Гавриил, сообщать деве непорочной благую весть. Мол, связанное злой волей нынче волей Господней и властью наместника Петра развязано и разрешено — путь свободен.
Впрочем, весь город знает, что делла Ровере здесь только передает известие, как архангелу, старшему посланнику, и положено, а источником радости является, в общем, конечно, Его Святейшество. Но долетит ли она до королевы Маргариты, зависело от… скажем так, одного из самых почетных гостей на данной церемонии. Черное, золотое, алое, ярким фоном — разряженная свита… Благосклонная улыбка и все прочие атрибуты впечатления, производимого — уже привычно — на эту публику, на королевский двор и наиболее важных представителей городских общин.
Как все знают, ни малейших препятствий на пути движения грамоты от Его Святейшества к пока еще королеве Маргарите не возникло. Хотя после того, как южные обстоятельства трижды перевернулись с ног на голову, диспенсация могла бы обойтись Людовику гораздо дороже, чем было оговорено год назад. Но с короля можно было бы взять разве что золото. Если золотом пренебречь, получится куда более важный долг верности не только союзнику и посреднику, но и отчасти спасителю южных пределов державы. Такой долг пригодится в будущем.
