Анна Оуэн - Стальное зеркало
Что вряд ли случится, потому что диспенсацию Чезаре, конечно же, вручит по назначению. Со всем подобающим шумом. Потому что грех обижать такого сильного союзника… даже если сейчас баланс в твою пользу. Но главным образом потому, что он обещал. Будем надеяться, что Его Величество поверит в первую причину. Вторая — слишком уж хороший и надежный рычаг.
Хотя… для Чезаре есть разница между обещанием, данным себе и для себя, и обещанием, данным, потому что этого требовала необходимость. Первое — пусть это даже случайные слова, как с бывшей невестой — повод зайти как угодно далеко, чтобы остаться при своем слове. А второе — вынужденное обязательство, которое соблюдается ровно до тех пор, пока выгоднее его соблюдать. Будучи заложником, он обещал… да и становясь кардиналом, тоже обещал. И — до первой возможности улизнуть.
Все это время, пока мы находились в тени, скрывать важное было легко — почти никто не видел достаточно, чтобы определить, что существенно, а что нет. Но теперь Чезаре на свету. Прошлой осенью он сделал ставку — и выиграл. Теперь у него есть собственный вес. И теперь нас начнут пробовать на зуб, определяя качество металла.
Завтра — въезд в Орлеан. Не менее пышный, чем первый, разумеется — хотя и выдержанный в совсем другом тоне. Мы теперь свита подданного Его Величества и генерала королевской армии. Пока еще генерала, и ненадолго, но это определяет оттенки. Впрочем, церемониал — дело синьора Герарди и самого Чезаре, оба находят в этом удовольствие, а дело Мигеля — безопасность. Чтоб ни одна птичка не пролетела не вовремя, не то что стрела или нож из толпы. С этой диспенсацией мы еще наплачемся вплоть до самой церемонии — и покушения будут, наверное, и волнения… а у нас же беда не в том, чтоб убийцу к жертве не подпустить, у нас убийцу от жертвы обычно спасать приходится.
И потому, что на увлекшуюся охотником добычу может найтись и второй желающий, и третий, и пятый, и потому, что жертва, радостно отрывающая лапки и крылья покушающимся, являет собой зрелище жутковатое и совершенно недипломатическое. И слухи потом ходят для Его Святейшества неудобные. Хотя черти марсельские бы их побрали со всем их политесом.
Что-то будет, думает Мигель, останавливая коня перед забором. Из младшего Орсини вышел крайне толковый разведчик мест, пригодных для остановки в эту скверную погоду. У него за два дня все условлено, куплено и разведано — и что удивительно, доверять же можно, если сказал, что безопасно, значит, проверять — только время тратить. Вот здесь мы и остановимся, и будем ждать королевских слуг и готовиться к пышному парадному въезду в Орлеан.
Что-то будет, уже совсем скоро, не успеет начаться весна. Не здесь — Аурелия слишком неповоротлива, как старая черепаха — а у нас. Война, само собой, но не та мелкая мышиная возня, которая идет уже пять веков подряд — передел владений, переход городов из рук в руки. Настоящая война, стирающая границы. Шторм почище того, марсельского, и этот шторм едет за мной, еле-еле выглядывает из подбитого мехом капюшона, щурится на присыпанную тонким слоем снежка землю — ярко, холодно, вообще неуютно и спать хочется, — и имеет совершенно невинный вид. Как всегда. Как после давешнего безобразия на переправе. А что я? Просто немного прокатился. Ну лицо мелом накрасил — так весело же вышло. И всех потерь один синяк. А пользы сколько?..
А как он с этим синяком сутки провел в седле, а потом еще трое суток всем этим безумием на сухом берегу дирижировал, в драку, правда, не лез, спасибо ему большое, додумался все-таки, что полководцу в таком сражении на передней линии не место, и тем более не место, если он руку поднять не может и на сторону все время перекашивается… Те, кто там был, и те, кто в болотах был, и те, что в Нарбоне, уже сказки рассказывают. Что с одной стороны, хорошо, а с другой плохо. Потому что невинного кое-кого эти сказки на мысли наводят. Идеи ему подают.
Все равно не удержишь, напоминает себе Мигель. Окончательно и безнадежно поздно — теперь, после этой кампании. Лез, лезет и будет лезть — особенно, попробовав победу и славу на зуб по-настоящему. Это вам не пирожки с орлеанскими чернокнижниками, это настоящее, по силам.
Что же поделать, остается только быть рядом и надеяться, что заметишь опасность, уследишь и успеешь. Только надеяться нам и остается. Не было у одного толедца заботы, завел себе Папиного сына — теперь не жалуйся, если от него даже черт сбежал, а ты, как последний дурак — остался.
Мартен Делабарта въезжал в Орлеан второй раз за неполный год, но ему казалось, что впервые. В прошлый, так сказать, визит, было не до того. Что-то запомнилось — мост над рекой, толчея, необходимость придержать коня; остального как бы и не было. Ни разномастных домов, ни пестрых мостовых, ни крыш с флюгерами, ни шпилей и колоколен. Не лезло в голову, пролетало мимо глаз. Теперь Орлеан был, Орлеана было очень много — столица Аурелии, огромный город, старая часть поднимается от берега реки ступенями, прирастая не равномерно, а словно этажами. Холод, мелкая морось, грязь под копытами коня, так и не определившаяся — жидкая она или твердая, неприветливое зимнее небо, запах воды — не морской, а медлительной речной, удивительно мелкие и тощие чайки, горланившие над водой… Все казалось коричневым и бурым, серым и пепельным — и невероятно чужим, словно не в аурелианский город Мартен въезжал, а прямо к Гогу и Магогу в гости.
И не в обиде дело. Не в том, что обещали — и не помогли. Не в том, что посадили этого Симона, да чем он был, тот Симон? Его чертова Светлость господин коннетабль прав — не протухни город раньше, ничего бы у епископа не получилось. Какая-нибудь партия его бы да заела, или хотя бы врагов внутри церкви натравила. Да и Его Святейшество — большой нелюбитель таких штук. Много можно было сделать, пока не поздно. А потом можно было убить. А они тут, в Орлеане, ничего не знали и не поняли. Вот и все. Не знали и не поняли — потому что чужаки. И не в ответе — потому что чужаки. Нечего и удивляться.
Он и не удивлялся. Просто видел — с самого отъезда из лагеря — чужую дорогу, чужие постоялые дворы, а теперь чужую реку с чужим мостом. Можно было продолжать до бесконечности: чужие чайки, чужая толпа, чужой камень пристани. Город, в котором нужно сделать работу. Мелкую, скучную, но необходимую. Сам по себе он не важен. Обиды, разочарования, злости Мартен не испытывал ни капли. Только легкую скуку и неглубокую — по погоде — хандру. Вот сейчас мы проедем, все это кончится, и можно будет сбросить плащ, выпить вина, прилечь где потеплее. А дальше — только смотреть и ждать. Ждать, пока невозможная болотная шпана Его Светлость герцог Беневентский покончит со всеми своими делами в Аурелии и целым и невредимым отбудет на юг.
