Влад Менбек - Чистилище для грешников
Один рассказ его почему-то заинтриговал, своей необычностью. Повествовал грязнющий бомж, с синюшной разбитой мордой, о сегодняшнем происшествии.
– …Я ее еще на вокзале приметил. На Казанском. По утряне. А мы уже навострились ехать впятером на электричке в Подсосенки: там есть подъемчик и поворот, где поезда ход сбавляют километров до сорока, в час.
Стоит она околь игральных автоматов, на периллы облокоченная и скучает. Белобрысенькая такая, блонд энд без перекиси водорода, то есть – натуральная. Не подкрашенная, Личико ангельское. Куртка богатая и джинсы с бахромой над лаковыми сапожками. Картинка!..
И вдруг смотрю, упорно давит на нас косяка. Я не врубаюсь. Толкнул Стаса и на нее показал. А он у нас фраер: любую бабу окрутит. Стас к ней, и без всяких выебонов прямо в лоб: «Интересуетесь?» – а она в ответ: «Если бормотуху глушить, то нет». Стас тогда объяснил, что мы на задании от специальных органов, и нужно нам кое-что провернуть на сто двадцатом километре. А она: «Вербуете?» – а он: «Мы подбираем кадры на будущее – организация новая. Так что любой может в один день стать товарищем по работе».
Я, правда, подергал Стаса за рукав, что мол ты – прекращай. На что нам эта фря? Мы уже месяц путем не ели. А тут навернулась возможность, и даже тросик японский, всего в палец толщиной, но крепкий!.. И кошку железную на каком-то заводе сперли у раззяв. А он ни в какую. И дамочка заинтересовалась. Подхватывает Стаса под локоть и прет вместе с нами к электричке. Самый настоящий провал: представляете – мы то одеты ничего, нормально, а она как пугало в огороде. На нашу компанию весь вокзал пялился. Наверное потому и попались, – с тяжелым вздохом сожаления закончил свой рассказ бомж.
– А делали то вы что? – поинтересовался кто-то. – Или не успели?
– Да успели. Около семи вечера, когда стало темнеть, подошли к подъемчику и поворотику, и эта чувырла с нами по лужам топает. Привязали один конец тросика за опору бетонного столба, дождались поезда с контейнерами на открытых платформах и закинули кошку. Один контейнер сверзили на землю. Поезд ушел, будто ничего и не было. А в контейнере всякая дребедень, лучше были бы шубы или дубленки. Но еще лучше – консервы. А там компьютеры, черт бы их побрал. Сплошное крошево.
Покопались немного. Кое-какие платы уцелели. Мы набили ими мешок и только лыжи навострили рвать когти, как – раз!.. Менты! Всех замели.
– А дамочка где? Может она и навела?
– Может быть и она, – равнодушно согласился рассказчик. – Нас сунули в одну машину, а ее со Стасом в другую. Больше я их не видел.
– Значит порожняк?
– Следователь пообещал года три, может и все пять общего режима, – убито пробурчал бомж, и патетично воскликнул: – Прощай свобода!
– Эй вы! – донеслось через решетку обезьянника из дежурки, в которой беспрерывно верещали телефонные звонки: – Кончай орать и бузить, а не то засуну в холодный душ.
– Сам ты не умывался, – негромко буркнул рассказчик: – И сестра твоя трахается с кем попало на Тверской. Недоразумение ходячее…
Но дежурный не услышал оскорблений бомжа.
В три ночи на Петра наехал серый туман.
Утром, в темпе проглотив сайру и чай, Петр помчался на «Жигуле» к Казанскому вокзалу. Излазил его вдоль и поперек, искал эту дамочку. Но ничего похожего не обнаружил. Среди дня съел две сардельки в кафе и запил литром Коки. А к двум ночи, пристроился в углу одного из залов и задремал.
На следующий день он снова ринулся на Казанский. И опять ничего. Петр сам не понимал: для чего ему нужна была эта девица или женщина. Про ее возраст он как-то не догадался спросить у бомжа. И на третий день порожняк, как выразился один из завсегдатаев медвытрезвителя.
На четвертый день после пребывания в камере, Петр решил не трогать машину, стал ходить пешком по городу, заговаривал с самыми разными людьми, заходил во все встречные магазины и лавочки. В общем, стал отвлекаться. По городу ходил каждый день, как на работу. Лавировал в толпе, сидел на скамеечках, ел сардельки, кормил хлебом лебедей в пруду: делал вид, что как все живет полноценной жизнью. Но примерно через три месяца наступил предел: ему стали попадаться знакомые. Люди были знакомы для него, а не он для них. И это было противно. Осточертело!
Петр вновь поехал на Казанский, купил билет до самого конца самого длинного маршрута и уехал. Утром проснулся у себя в квартире. Он стал ездить со всех вокзалов, пока вновь не стал встречать знакомых людей в повторяющихся ситуациях.
Однажды купил в аптеке сильный яд от крыс, для всего подъезда, сказал, что живет в двадцатидвухэтажке. Ему отвесили приличный пакет. Вечером с чаем ложкой ел желтоватый порошок до тех пор, пока не почувствовал чудовищные боли в желудке, тошноту в горле и гул в голове, будто она стала пустой, как церковный колокол. Терпел, потихоньку подвывая, пока не потерял сознание. Но утром поднялся как ни в чем не бывало – словно новая копейка. Осталась лишь страшная, бросающая в пот память о содеянном.
Ему надоело общаться с обычными людьми и он решил уйти в подполье, туда, где обитают бомжи. На всякий случай прихватил с собой кусок веревки, если вдруг захочется подвесится в каком-нибудь приглянувшимся закутке.
Исследование подвалов он начал с соседнего девятиэтажного дома, но ничего примечательного там не обнаружил. К ночи побывал в пятнадцати домах, и даже лазил на чердаки, если двери, ведущие наверх, не были закрыты на замки. Уснул в самом дальнем углу подвала, спрятавшись за обернутые рубероидом трубы отопления, в одном квартале от своей квартиры.
На следующий день пошел в противоположную сторону от своего дома. Прохожие, после первого подвала, не обращали на него никакого внимания, такой он был вымазюканный, похожий на делового сантехника, торопливо перебегающего от дома к дому, устраняющего опасную утечку газа или прорыв канализации.
На третий день, где-то в двенадцать ночи, в двух кварталах от своей квартиры, в одном из подвалов, Петр неожиданно услышал в самом дальнем углу приглушенный разговор. Выглянув из-за бетонной сваи вбитой в землю, он увидел в пятнадцати метрах слабый отсвет электрических ламп. Петр крадучись подошел к дверному проему без двери, за которым кто-то очень уверенным, хорошо поставленным голосом вещал:
– Если это явление рассматривать с точки зрения сохранения энергии, то этот закон явно нарушается. Мистику и эзотерику я отметаю, как не имеющие под собой никаких доказательств. Остается искать чисто научные объяснения…
– А божественное?.. – поинтересовался глубокий женский голос.
– Под знаком вопроса, – ответил лектор. – Мне кажется, что человечество не может заблуждаться в вере в Бога в течение тысячелетий. И веру исповедуют почти восемьдесят процентов населения земли, а оставшиеся двадцать подозревают, что Бог, возможно, есть. Хотя человеку свойственно заблуждаться, так же как и всему человечеству.
