Мария Мясникова - Бог из машины
— Мира, в чем дело? — мама соизволяет проснуться, оглядывается и запоздало пугается. — Почему окно открыто? О господи…
Да нет, всего лишь мертвый папа.
— Давай закроем окно, ладно, мам? — во дворе сами по себе раскачиваются качели, и мне чудится, что на них сидит маленькая девочка с белым бантом и выколотыми глазами, прижимает к себе плюшевого мишку. И-раз, и-два, качели поднимаются к небесам и вновь опускаются на землю.
— Хорошо, — вяло соглашается мама, — закрой.
Наверное, мама до сих пор не поняла, что произошло. Я сама не понимаю…
За окном холодный ветер, колючие звезды и проказница луна. Сколько, сколько времени прошло с одиозного «часа икс»? Много? Мало?
Отец приветливо махает рукой, и я показываю ему неприличный, зато доступно иллюстрирующий мое отношение к нему и происходящему, жест. Мама никак не реагирует.
Пол ледяной, ноги промерзают даже сквозь чудом найденные тапочки и шерстяные носки. Колючий зимний свитер, не стиранный уже две недели — стиральная машина не работает, горячей воды нет, да и ледяную дают не часто — уже не греет.
— Мам, может, ты ляжешь спать? — смотреть, как она неуверенно топчется посреди комнаты, больно.
Подхожу к брату, поправляю сползшее на пол одеяло. Лешка весь будто горит — вроде как, это ненормально.
— Мам, у Лешки жар!
Мама почти приходит в себя, по крайней мере, уже не ходит как инкунабула. У брата почти сорок, разбудить его не получается, а скорую помощь не дождаться. Остается ждать утра.
Мама достает жаропонижающее и как-то пытается напоить им ребенка, делает холодные компрессы — не помогает. Ближе к рассвету Лешка начинает метаться, что-то кричать, биться в конвульсиях.
До утра сижу в кресле, закутавшись в три одеяла, сжавшись в комок — спать невозможно, только не сейчас. Нельзя спать, вдруг призрак опять доберется до кого-нибудь из нас, позовет с собой. Перед глазами появляются черный точки, все плывет, и я проваливаюсь в черноту.
Мне, наверное, предположительно, снится — не снится, что я по-прежнему сижу в кресле, только не в силах пошевелиться. Смотрю как мама, наклонившись над Лешкой, меряет ему температуру, озабоченно морщится, вглядываясь в градусник. Светлеет.
По комнате бродит незнакомая женщина, зловеще улыбается, подходит ближе и ближе. У нее кроваво-красные губы и бледное лицо, на руках длинные, совсем не нарощенные когти. Мне хочется крикнуть, предупредить, но голос не слушается. Я нема как глупая и несчастная русалочка Андерсена.
Женщина подходит к метающемуся по постели мальчишке, целует его в лоб жуткими губами, и он затихает. По лицу разливается меловая бледность, в его конвульсиях сквозит какая-то обреченность, движения становятся резче и медленней.
Незнакомка медленно, растягивая удовольствие, как кошка, играющая с мышью, крадется ко мне, поднимает руки — она хочет вырвать и сожрать мое сердце, выпить мою кровь, знаю. Почти рассвет и на противоположной стене пляшет чудовищная тень с ослиными ногами. Сверкают когти.
Сгинь, мормоликая!
Если бы я могла смеяться. О, какая нелепость, умереть от когтей эмпусы, древнего и несуществующего греческого чудовища. Я смогу. Я проснусь.
Мысли мечутся, как пойманные в клетки зверьки. Раньше предполагалось — нами с профом, мнения остальных мы в расчет не брали — что они, иные действуют в соответствии с заложенными нами, нашими фантазиями поведенческими программами, будто что-то извне навязывает им способ действия. Но эмпуса вела себя неправильно, не так, как полагалось ей подобным, хотя. Что мне известно об эмпусах?
Ну, проклинать они точно не проклинают, особенно так. Впрочем, кто их разберет. Ослиные ноги, во всяком случае в наличии.
Проснись, Мира, проснись.
Может они могут меняться, возможно, они по-настоящему разумны, ведь некоторые они — это когда-то мы. И вдруг Аня, моя мертвая лучшая подруга, права, вдруг, так действительно будет проще?
Может он именно этого от нас и хочет?
Проснись. Надо проснуться.
Она стоит надо мной, моя мачеха, у нее ослиные ноги и острые когти, она хочет выпить мою кровь и вырвать из моей груди сердце. Безмолвно кричу, прощу неизвестно кого о помощи.
— Мира, мира, мира, — шелестят тени.
Хочешь, Мира, тебя похоронят под ивой, она будет плакать о тебе, Мира…
Мира, Мира…
— Мира, ты встаешь? — у мамы синяки под глазами.
— Да, мам, — конечно, встаю.
— Леше нужны лекарства и срочно. Я смогла сбить жар, — устало произносит она, — но он снова поднимается. Пройдешься по аптекам, может, отыщешь что подходящее. Но вначале зайди в больницу, у них, конечно, бесконечные очереди и нагрузки огромные, но Леше необходим врач. Впрочем, — тут же передумывает мама, — сначала в аптеку, названия антибиотиков я тебе запищу, потом сразу домой, а затем в больницу.
Без проблем.
Но вначале — даже прежде, чем пройтись по еще не закрытым аптекам — иду к профу, и совершаю, по сути, свое первое — истребление нечисти и нежити не в счет — убийство. Это первый ритуал, который провожу именно я, не подкованный во всяких магических штучках проф. Мне кажется, так будет правильно.
Мне больше не стыдно и не страшно, мне просто хочется жить.
К вечеру жар у Лешки спадает, и приглашенный знакомый врач, вколов детенышу какие-то лекарства, утверждает, что все будет в порядке.
Отец больше нас не навещает.
Дни проходят, и чудеса и чудовища превращаются в рутину и повседневность, перестают быть самими собой — не восхищают, не пугают, и даже не волнуют.
По новостям ничего интересного: в Румынии нашествие мороев — вампиры просто преследуют меня, Ленина пытались расстрелять с помощью гранатомета, но бессмертный вождь опять ожил и очень обиделся, над Аризоной видели летающие тарелки, а в Конго — людей с головами обезьян. В целом, ничего интересного.
На фейсбуке и вконтакте тоже никаких новостей, разве только Мишаня не пишет почти полторы недели. Я за него беспокоюсь — как бы с ним с его бандой выживальщиков ничего не случилось. Хотя, может, они окопались на свое даче и в ус себе не дуют.
— Проф, а проф, — начинает канючить Макс: из-за компа его выгнали, а слоняться по квартире бедняге надоело.
— Чего тебе, дитя инета? — раздраженно уточняю: профа, когда он работает, отвлекать не стоит.
— Просто хотел уточнить, — воинственно задирает подбородок Макс.
Проф величественно нас игнорирует: у него разборки с гремлинами — он пытается заставить мелкую нечисть убираться в доме. Увы, гремлины умеют только ломать, конструктивная деятельность противоречит их природе.
