Холли Блэк - Красная перчатка
Смотрю на нее: отодвинулась от меня подальше и прижалась щекой к оконному стеклу. Вся сжалась и выглядит усталой.
Тогда, в Карни, я еще не пытался ни к кому втереться в доверие, не пытался казаться кем-то другим, лучше, чем есть. И у меня не было страшных, зловещих тайн. А Лила была храброй и уверенной, и ей все было по плечу.
Что, интересно, тогдашний мальчишка подумал бы о нас теперешних?
Мы еще даже не подъехали к месту проведения марша, а повсюду уже понатыканы полицейские патрули и дорожные заграждения, нестерпимым оранжевым светом вспыхивают мигалки. Народу гораздо больше, чем я думал, вдалеке неясно гудят голоса — там тоже собрались люди.
— Здесь нет места для парковки, — жалуется Сэм, медленно объезжая квартал по третьему разу.
Пока «Кадиллак» тащится в хвосте автомобильной очереди, Даника что-то усиленно ищет в телефоне.
— Сверни где-нибудь налево, — командует она спустя несколько минут. — В Интернете пишут, что недалеко отсюда есть гараж.
Первые два гаража оказываются забитыми под завязку. Скоро мы доезжаем до автомобилей, припаркованных прямо посреди разделительной полосы и вдоль тротуаров. Сэм нахально заезжает на газон и глушит двигатель.
— Протестовать — так уж протестовать? — спрашиваю я.
Даника с улыбкой распахивает дверцу:
— Посмотрите, сколько народу!
Мы с Лилой выходим, и вся наша компания устремляется куда-то вместе с толпой.
— В таком месте прямо чувствуешь грядущие перемены. Понимаете, о чем я? — восхищается Даника.
— Да, перемены уже здесь.
Не ожидал от Сэма такого ответа. Даника тоже смотрит на него удивленными глазами.
— Ну, — смущается сосед, — все изменится, так или иначе.
Наверное, он прав. Либо вторую поправку отклонят, и мастера воспрянут по всей стране, либо ее примут, а остальные штаты, в свою очередь, постараются обстряпать такие же законопроекты.
— Перемены происходят, когда не остается другого выхода, — загадочно улыбается Лила.
Никак не получается заглянуть ей в глаза — девушка напряженно всматривается в толпу.
Через несколько кварталов появляются первые плакаты.
«НАШ ДАР — НЕ ПРОКЛЯТИЕ».
Интересно, а какие лозунги использовали на той пресс-конференции, где засветилась мама?
На ступеньках здания банка сидят какие-то малолетки. Один из них бросает в толпу бутылку пива. Осколки и клочки пены разлетаются в разные стороны. Протестующие возмущенно кричат.
На капот ближайшей машины вскакивает мужчина с длиннющей бородой и принимается вопить: «Долой вторую поправку! Паттона на мыло!»
Рядом с винным магазином полицейский хватается за рацию и что-то взволнованно туда частит.
— Думаю, парк там. — Даника, не отрываясь от мобильника, машет рукой в сторону переулка; по-моему, она ничего вокруг себя не замечает.
Еще пара кварталов. Народу все больше, мы словно вовлечены в гигантский поток. Мы — кровь, стремящаяся по сосудам к сердцу, яростный жар, исходящий от нагретого солнцем тела, несущееся стадо.
Все больше и больше плакатов.
«РУКИ ПРОЧЬ — У НАС ЕСТЬ ПРАВА». «ТЕСТИРОВАТЬ ВСЕХ — ЗНАЧИТ НЕ ВЕРИТЬ НИКОМУ». «НЕ ПРОЙДЕТ».
— Сколько приблизительно людей должно было прийти? — кричит Лила.
— Двадцать тысяч, максимум пятьдесят, — Данике тоже приходится кричать.
Лила вглядывается вперед — туда, где наша улица пересекается с главным проспектом (именно там и проходит основной митинг). Почти ничего не видно, зато хорошо слышно: гул голосов, кто-то выкрикивает лозунги, гудят мегафоны и сирены, гремят барабаны. Шум просто оглушительный.
— Здесь явно больше народу, гораздо больше.
Когда мы подходим ближе, все разъясняется. Вот и ответ на мой невысказанный вопрос: единомышленники Паттона здесь же, выстроились по обеим сторонам проспекта со своими слоганами:
«УБИЙЦЫ И МАНИПУЛЯТОРЫ — ПРОЧЬ ИЗ МОЕГО ШТАТА». «ГИГИШНИКИ — УБИРАЙТЕСЬ». «ЧТО ВЫ ХОТИТЕ СКРЫТЬ?»
И, наконец, «ПОПАЛИСЬ», под которым нарисован похожий на ружейный прицел круг. Этим плакатом размахивает старушка с ярко-рыжими кудряшками, накрашенная розовой губной помадой. Ярко сияет на солнце позолоченный купол ратуши.
Вглядываюсь в толпу приверженцев второй поправки и вдруг замечаю знакомое лицо: любовница Янссена запряталась подальше, темные волосы убраны в хвост, черные очки сдвинуты на лоб. Пудели, видимо, остались дома.
Притормаживаю и всматриваюсь повнимательнее — не ошибся ли?
Позади нее, возле витрины ресторанчика, стоят двое и что-то передают ей, кажется, деньги.
Люди вокруг толкаются, увлекают меня вперед, в бок ударяется чье-то плечо — это мальчишка с фотоаппаратом, чуть старше меня — снимает, не переставая.
— Ты кого увидел? — интересуется Лила, вытягивая шею.
— Видишь ту дамочку, возле витрины? — Я пытаюсь свернуть в сторону, наперекор людскому потоку. — С хвостом. Она заказала Янссена.
— Я ее знаю. Она раньше на него работала.
— Что? — застываю, как вкопанный, и мне в спину с недовольным возгласом тут же врезается какой-то мужчина. В ответ на мое извинение он лишь злобно хмурится.
Даника и Сэм ушли вперед. Надо бы крикнуть, чтоб они нас подождали, но разве в таком шуме хоть что-нибудь услышишь?
Владелица пуделей уходит. Мне ее точно не догнать во всеобщей сутолоке.
— Я думал, она была его любовницей.
— Вполне вероятно, а еще его шестеркой, — отзывается Лила. — Подыскивала клиентов. Заядлых картежников. Или тех, у кого есть деньги регулярно платить за определенные эмоции — восторг, экстаз, нестерпимое счастье. Подсаживаешься, и если бросишь — тут же накатывает депрессия. Или тех, которые покупают удачу — одновременно у нескольких мастеров. Когда используешь столько удачи зараз — можно большое дело провернуть.
— А Филипа она знала?
— Ты же сам сказал, что она заказала Янссена.
Любовница убитого исчезает в толчее. Мы же еле тащимся. Даника и Сэм где-то впереди. Наверное, все еще на проспекте, но их нигде не видно.
Промакиваю вспотевший лоб полой рубашки.
— Вот ведь незадача.
Лила со смехом указывает на большой баннер, который плещется на ветру прямо у нас над головой. На нем блестящими буквами значится:
«ГОЛЫЕ РУКИ. ЧИСТЫЕ СЕРДЦА».
— До Уоллингфорда я никогда не встречала столько не-мастеров сразу. Не знаю, чего от них ждать.
— А как же я? Меня-то ты хорошо знала, а я тоже был не-мастером.
